Иудейская война

Что же касается самого Тита, то, с одной стороны, он считал, что не подобает столь огромному войску пребывать в полном бездействии, с другой же стороны, соглашался, что бессмысленно воевать с людьми, которые и без того будут истреблять друг друга. «Строить новые насыпи, — сказал он, — очень трудно ввиду недостатка в лесе и еще труднее закрыть все выходы из города. Ведь окружить город со всех сторон воинами будет нелегко ввиду его величины и трудностей местности, да и небезопасно из-за угрозы внезапных нападений. Кроме того, даже если мы и поставим охрану у всех известных нам проходов, евреи, как вследствие нужды, так и благодаря своему знакомству с местностью, смогут отыскать новые, потайные пути. Если же в город будет тайно доставляться продовольствие, то это увеличит продолжительность осады, и я боюсь, как бы ее длительность не умалила мне славу победы. Разумеется, все достигается со временем, однако славу приносит именно быстрота действий. А потому, если мы желаем сочетать быстроту с безопасностью, следует окружить весь город стеной. Только так можно закрыть все выходы, и тогда евреи или впадут в отчаяние и сдадут нам город, или будут легко побеждены голодом. Помимо этого, я вовсе не намереваюсь бездействовать, но собираюсь начать строительство новых насыпей, выбрав такое время, когда сопротивление евреев начнет ослабевать. Если же кому-нибудь это предприятие представляется слишком великим и трудновыполнимым, то ему следует принять во внимание, что римлянам не подобает браться за какие-то ничтожные дела, совершать же без усилий нечто великое не доступно никому, за исключением одного только Божества».

2. Убедив этими словами военачальников, он приказал войску разделиться и приступить к работам. Некое божественное воодушевление охватило воинов, так что когда окружность будущей стены была разделена на части, началось соревнование не только между легионами, но даже между когортами внутри каждого из легионов. Простой воин стремился отличиться перед декурионом, декурион — перед центурионом, центурион — перед трибуном, трибуны стремились снискать одобрение военачальников, в состязании же между последними судьей был сам Цезарь, который по нескольку раз в день объезжал работы и лично наблюдал за продвижением строительства.

От Ассирийского стана, где был расположен его собственный лагерь, он вел стену к нижней части Нового города, а оттуда, пересекая Кидрон, к Масличной горе. Здесь стена заворачивала на юг, охватывая Масличную гору вплоть до утеса, называемого Голубятней (Перистерон), вместе со следующим холмом, прилегающим к долине, что у Шилоаха. Отсюда она отклонялась на запад, спускаясь в долину этого источника, а по выходе из нее поднималась в направлении гробницы Ханана-первосвященника, охватывая гору, где некогда стоял лагерем Помпей. Здесь она поворачивала на север, проходя мимо одной деревни под названием Гороховый Дом, и, огибая гробницу Ирода, обращалась к востоку, где соединялась с лагерем Тита в том самом месте, где и начиналась. Длина ее составляла 39 стадиев, и снаружи к ней были пристроены 13 сторожевых башен, совместная окружность которых насчитывала 10 стадиев Все строительство, требовавшее нескольких месяцев работы, совершалось с превосходящей всякое вероятие быстротой и было завершено в течение трех дней. Замкнув город стеной со всех сторон и расставив по башням гарнизоны, Тит сам объезжал первую ночную стражу, надзор за второй поручил Александру, а за третьей следили начальники легионов. Часовые спали и бодрствовали по жребию и в течение всей ночи обходили отрезки стены между башнями.

3. Закрыв выходы из города, римляне лишили евреев всякой надежды на спасение, и голод, становившийся с каждым днем все сильнее, пожирал народ целыми семьями и родами. Крыши домов были усеяны обессилевшими женщинами и младенцами, а улицы — трупами стариков. Мальчики и юноши, совершенно распухшие, блуждали по площадям, словно призраки, и падали там, где силы покидали их. Некоторые ослабели настолько, что не имели сил похоронить умерших близких, те же, кто еще держался, отступали из-за множества трупов и ввиду неопределенности собственной судьбы. Ведь многим уже случилось испускать дух на телах тех, кого они предавали погребению, и многие приходили к могилам еще до того, как наступал их смертный час. Бедствие не сопровождалось ни плачем, ни стенаниями, ибо голод подавил все чувства. Оскалившись, с сухими глазами взирали те, чья смерть медлила наступить, на всех, обретавших покой прежде них. Мертвая тишина объяла город, и с ней — преисполненная смертью ночь.