Иудейская война

Следовательно, вы были подвигнуты на выступление против римлян не чем иным, как человеколюбием самих же римлян. В самом деле — во-первых, мы отдали страну в ваше собственное управление и поставили над вами царей из вашего племени. Далее, мы блюли законы ваших предков и позволили вам не только у себя, но и среди чужих жить, как вы желаете. Наконец, самое главное — мы позволили вам взимать подати и собирать приношения во имя Бога, никогда не отговаривая жертвователей и ни в чем не препятствуя им, вследствие чего вы, наши враги, становились все богаче и использовали наши же деньги на приготовления к войне против нас. И наконец, вы, вкушавшие от столь неслыханных благ, обратили свое пресыщение против тех, кто осыпал вас ими, и, наподобие неукротимо диких змей, выпустили свой яд в ласкавшую вас руку!

Вне всякого сомнения, вы презирали беспечность Нерона и, подобно перелому или судороге, злонамеренно бездействовали все время для того, чтобы открыться посреди болезни и простереть свои помыслы до бесстыдных и неумеренно дерзких упований. Мой отец явился в страну не затем, чтобы покарать вас за причиненное Цестию, но лишь предостеречь вас. В самом деле, если бы он пришел уничтожить ваше племя, он должен был устремиться к самому корню и без промедления разрушить вот этот город. Однако он лишь опустошил Галилею и ее окрестности, тем самым дав вам время одуматься. Однако вы приняли человеколюбие за слабость, и наша кротость дала пищу вашей дерзости. После смерти Нерона вы усвоили повадки отпетых негодяев: вы черпали бодрость в наших внутренних волнениях, вы, когда я и мой отец удалились в Египет, воспользовались этим для военных приготовлений, вы бесстыдно смущали покой тех самых новых правителей, которых знали как человеколюбивых полководцев! И вот, наконец, когда вся империя была уже под нашей властью, когда во всех частях ее воцарилось спокойствие и когда чужеземные народы отправляли к нам посольства, чтобы приветствовать нас, — кто, как не евреи, вновь были нашими врагами?! Ваши посольства отправлялись за Евфрат, чтобы возбудить против нас тамошние народы; вокруг города возводились новые стены, поднялись мятежи, раздоры между тиранами и междоусобная война — все, чего только можно ожидать от людей, отличающихся подобной низостью.

Наконец, я, обремененный печальными полномочиями, против воли данными мне отцом, явился перед вашим городом. Я слышал, что народ склоняется к миру, и радовался этому. Я призывал вас прекратить войну еще до того, как она началась, и, несмотря на то что вы вели против меня военные действия, долгое время щадил вас: я даровал прощение перебежчикам и твердо держался данных мною ручательств, я пощадил многих пленников и жестокими пытками наказал их притеснителей; лишь по необходимости я подвел к вашим стенам орудия и всегда обуздывал кровожадные порывы своих воинов; наконец, после каждой своей победы я призывал вас к миру, словно не кто иной, как я, был тем, кто потерпел поражение. Приблизившись к Храму, я вновь по собственной воле забыл законы войны; я призывал вас пощадить ваши собственные святыни и для самих себя спасти Храм. Я даровал вам свободный выход из города и поручился в сохранности вашей жизни, более того — я предоставил вам возможность провести сражение в каком-либо ином месте. Но вы пренебрегли всеми этими предложениями и собственными вашими руками сожгли Храм.

И после всего этого, о презренные из презренных, вы еще приглашаете меня вести с вами переговоры? Разве можете вы спасти что бы то ни было, что выдержало бы сравнение с уже погубленным вами? И разве теперь, после погибели Храма, ваши жизни хоть чего-то стоят? Но даже и теперь вы стоите здесь при оружии и даже в столь крайних обстоятельствах не берете на себя труда притвориться, что явились ко мне умолять о пощаде. Несчастные! На что вы еще уповаете? Народ ваш мертв, Храм погиб, город — мой, самая ваша жизнь в моих руках, и вы еще рассчитываете стяжать славу своей геройской смертью?! Но я не собираюсь соперничать с вами в безумии и, если вы бросите оружие и сдадитесь, дарую вам жизнь. Подобно кроткому домохозяину, я истреблю лишь то, что не подлежит исцелению, все же остальное сохраню для своих собственных нужд».