Югославия в XX веке. Очерки политической истории

Последнее непосредственно затрагивало советскую роль в «социалистическом лагере». Югославская позиция вытекала из того патронирующего положения, которое КПЮ занимала по отношению к КП Албании со времени войны и которое затем превратилось в патронирование югославского коммунистического режима над албанским. Советское руководство было еще в период войны осведомлено о таком положении и относилось к этому позитивно¹⁵. Сразу после войны связи между Москвой и Тираной также осуществлялись через югославов, в частности советские поставки вооружения¹⁶. На встрече с Тито в мае 1946 г. Сталин высказался за сохранение этого порядка. Одновременно он не возражал и против югославского стремления к включению Албании в федеративную Югославию, но предостерег от преждевременности такого шага до решения вопроса о Триесте¹⁷. Однако затем, особенно после визитов руководящих деятелей Албании в Москву в мае-июле 1947 г., стали устанавливаться и непосредственные советско-албанские связи, в частности в экономике, включая направление в Албанию советских хозяйственных специалистов. Это вызывало беспокойство югославов как нарушение их преимущественных позиций в Албании¹⁸. Из записок, составлявшихся в Отделе внешней политики ЦК ВКП (б) в конце августа 1947 г., видно, что югославские амбиции в Албании и особенно стремление держать связи Албании с СССР в своих руках оценивались Москвой отрицательно.

Однако из тех же документов видно, что упомянутые замечания по отдельным аспектам югославской внешнеполитической позиции отнюдь не определяли общую советскую оценку положения в Югославии и политики югославского руководства, а наоборот, в целом эта оценка была чрезвычайно высокой. И сама критика в адрес Белграда была очень умеренной в сравнении с куда более жесткими характеристиками ряда других восточноевропейских компартий¹⁹. Но если сравнительный анализ сделанных в записках оценок свидетельствует об отсутствии какого-либо особенно критического отношения к политике Белграда, то одно замечание по адресу югославского руководства было особым. Оно касалось вопроса, о котором не было и речи применительно к остальным странам советского блока: стремления одного из восточноевропейских коммунистических режимов играть руководящую роль по отношению к некоторым другим компартиям и «народным демократиям». Такое стремление противоречило отстаивавшейся Кремлем иерархической модели «лагеря» с одним центром в Москве.

В советских верхах были очень чувствительны ко всему, в чем усматривали опасность нарушения этой иерархии. Как раз накануне того, как были составлены названные выше записки, Сталин остро отреагировал на появившееся вопреки советскому запрету заявление правительств Болгарии и Югославии от 1 августа 1947 г. о том, что они подготовили и согласовали, т. е. фактически парафировали, договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Москва, которую Тито через посла СССР, а коммунистический руководитель Болгарии Георгий Димитров телеграммой Сталину уведомили в начале июля о намерении подписать договор²⁰, считала необходимым подождать с этим до мирного договора с Болгарией. И хотя мирный договор был подписан в феврале 1947 г., он еще не был ратифицирован. Поэтому Сталин 5 июля ответил Димитрову, что подписание болгаро-югославского договора следует отложить до вступления мирного договора в силу²¹.

Однако Димитров, считавший, что болгаро-югославский договор можно подписать, не дожидаясь ратификации мирного договора, и Тито, согласившийся с ним²², сочли тем не менее возможным парафировать договор и объявить об этом. Такой шаг означал нарушение указания Сталина. 12 августа он в идентичных посланиях, адресованных Тито и Димитрову, резко осудил их акцию²³.

Этого оказалось достаточно, чтобы те дисциплинированно приняли критику и действовали дальше в вопросе о болгарско-югославском договоре в соответствии со сталинскими директивами²⁴. Тем самым инцидент, сохранявшийся всеми тремя сторонами в тайне, был как будто исчерпан. Во всяком случае, в упомянутых выше записках, составленных в Отделе внешней политики ЦК ВКП (б) в августе 1947 г., он не фигурировал.

Что же касалось тех критических замечаний по поводу Югославии, которые содержались в записках, то до начала 1948 г. был только один случай продолжения такой критики, когда, имея в виду претензии Белграда к Москве в связи с триестским вопросом, в одном из проектов доклада А.А. Жданова, готовившегося для учредительного совещания Коминформа, говорилось о югославских «ошибках слева». Однако при доработке доклада это было вычеркнуто и в окончательный его вариант, зачитанный на совещании, не вошло²⁵.