Он сказал: нет, это особенный дом. Его строило акционерное общество «Россия», а квартиры разыгрывали в лотерею. Кто выиграл, тот и приехал в Москву со всей империи. Это дом счастливых.
Здесь была его мастерская.
И здесь он умер.
В субботу не пришел домой, Лида побежала искать. Взломали дверь.
Вечером после похорон мы собрались там в последний раз. Было очень много народу. Смерть его была страшна и непонятна. Сильный он был и очень здоровый, холодильник в новую квартиру по этажам внес один…
Я шла по мастерской, не узнавая ни людей, ни картин, шла в дальний край, где на невысокой приступке стояла его кровать, заправленная деревенским одеялом. Здесь его нашли.
Тут вернулся ужас, охвативший в последний приход к нему. Я знала, что когда повернусь, увижу нечто, имеющее отношение к беде, и, обернувшись, увидела маленькую дверь, раньше я ее не замечала.
– Куда она ведет?
Дверь вела в коридор. Через нее можно было войти из черных, как могила, глубин чердака, а была ли она заперта – никто не помнил.
И хотя мы никогда не узнаем, приходил ли кто-нибудь сюда в роковой час, знаю наверняка: через эту дверь в комнату вошла смерть.
Картины его мы отправили в Тарту, в музей, поверив, что там будет постоянная экспозиция.
Постоянной экспозиции не было. По крайней мере, до новых времен.
На его могиле на таллиннском кладбище Лида установила соостеровское надгробие – бронзовое яйцо.
Говорят, яйцо пропало с могилы. Проверить теперь трудно. В Эстонию по новым временам мы ездить перестали.
А мастерская Юло, доставшаяся другому, сгорела дотла.
После спасения
По профессии он был художник, по призванию учитель жизни. И был он удивительно образован, и в знаниях его были глубина, широта и стройная система. Знаниями щедро одаривал достойных, но недостойным тоже что-нибудь перепадало, ему не жалко.
От природы был одарен такой мощной папахой волос курчавых, густых и жестких, каких в наших широтах и не бывает, она была его знаком отличия. Другим знаком отличия ото всех нас был его немецкий язык, и мне казалось – каждая мысль его удваивается, множится на два, становится более весомой и внушительной.
И давая мне по старой дружбе интервью для каталога к выставке в галерее «Московская палитра», говорил о себе торжественно и многозначительно, впрочем, не забывая о сдержанности и скромности. Образ, им создаваемый, был безукоризнен, все-таки он был превосходный художник.
Соболев говорил.
Я захотел одиночества, друзья погрузили в багажник ящик консервов, отвезли меня в Юрмалу, и я остался один.
Тут стало происходить.
Сначала прилетел Красный Шар, очень плотный. Он состоял из божьих коровок, они сцепились между собой намертво. Шар улетел в море умирать.
Потом появились чайки и улетели, но одна, подбитая, осталась. Она почти привыкла ко мне и, припадая на ногу, приближалась, разрешала себя кормить. Но она тоже улетела.
Затем появился голый мальчик. Он нес в одной руке трусики и ботинки, в другой длинный прутик. Мальчик шел, а прут следовал за ним, оставляя на песке линию. Мальчик уходил, линия оставалась. У нее не было ни начала, ни конца. Мальчик, чертящий бесконечную линию, дал убежденность в существовании Бога.
Таково устное свидетельство Соболева о существенном моменте его жизни. Картина соболевской пустыни, называемой прибалтийским побережьем, впечатляет:
наличием Бога и его коровок в едином времени и пространстве;
чайкой, обделенной полетом, но все же улетевшей;
библейским ритмом, медленно бьющимся пульсом величественной речи:
«И остался Иаков один. И боролся некто с ним, до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним».
К утру Иаков познал, что боролся с Богом. Победителя и тогда уже не судили, но с избранника взыскивали всегда, хотя бы отметив хромотой, как сказано в Книге Бытия.
Позволено ли именно здесь, вернувшись к Соболеву, не к ночи попрекнуть диалектику в склочной склонности к борьбе противоположностей, что доставила человечеству столько хлопот?
…Верить в Путь, начертанный прутиком, но при этом искать Высший Промысел Вселенной в формулах физики, по дороге вступая в опасные связи с учениями всех мастей?
…Быть ограниченным в движении, но вопреки тому свободно передвигаться по одной шестой части суши, а после и по другим ее частям.
…Вдруг, на пороге шестидесятых, сделать карьеру чиновника от искусства – и добровольно сорваться, полететь вниз по социальной лестнице, ведущей вверх, и в прекраснейший из дней (опять же вдруг) оказаться в бродячем цирке.