Юность Моисея

— Конечно, рада, — раздался голос матери, вошедшей в залу. — И я, и Ребекка часто просто разговаривали о тебе прямо здесь, — принцесса прочертила рукой в воздухе полукруг. — Мне приятно, что мой сын нравится в этом мире ещё кому-то, а не только матери. Тем более, девушка уверена, что с её отцом ничего плохого не случится, поскольку в начальниках ходит мой сын и защищает своих работников. Или я что-то путаю?

Надо сказать, что юноша, заступив на должность начальника рудокопов и камнерезов, сам отыскал отца Ребекки по имени Исаак. Он был одним из вожаков ибримов, [46] но к тому же прекрасный камнерезчик. Хозарсиф нередко разговаривал с ним о семье и о нашедшейся дочери, чему мастер был несказанно рад. Он верил, что Элоим не оставил его одного на погибель в египетском плену, а, значит, дела Господни неисповедимы.

Причём, совсем недавно Хозарсифу пришлось самому сыграть роль Божьего наказания. Дело в том, что один из охранников то ли срывая бешеную злобу, то ли просто для вящей острастки, принялся нещадно избивать Исаака плетью на глазах у всех.

Хозарсиф, увидев побоище, попытался криками остановить разгулявшегося аспида. Но тот только мотнул головой, не расслышав начальственных окриков или же не захотев услышать. Тогда юноша налетел на охранника и, несмотря на то, что тот был немалого росту, нанёс прямой короткий удар в челюсть недюжинной силы.

Египтянин отлетел на несколько шагов, и упал навзничь, пребольно ударившись головой о подвернувшийся камень, да так, что даже шлём на голове лопнул. Во всяком случае, охранник сам уже не смог подняться на ноги и его унесли подоспевшие к месту побоища ещё несколько таких же отборных бойцов. Но удар начальника впечатлил всех без исключения, несмотря на то, что юноша был совсем небольшого роста.

Меж тем мать начальника каменотёсов распорядилась подать угощение в честь возвращения сына, чтобы мальчик мог подкрепиться с дороги. Она снова скрылась ненадолго в дамский будуар и вышла к нему в тунике изумрудного цвета с диадемой на голове, где было отлито изображение урея. Этот змей сверкнул в знак приветствия юноше изумрудными глазами, и тому ничего не осталось, как в тысячный раз признать превосходство матери в жизненной красоте над всеми женщинами мира. В данный момент она выглядела как истинная царица Египта.

— Я рада видеть тебя, сын, — снова кивнула она. — Надеюсь, не заставила тебя долго ждать?

Хозарсиф склонился перед матерью, скрестив на груди руки, но не промолвил ни слова.

— Перед трапезой необходимо совершить омовение, — тоном, не терпящим возражения, произнесла принцесса. — Служанки подадут тебе хекену, иуденеб и хесаит. [47] Потом выйдешь, и мы устроим небольшой пир за твоё возвращение. Но никаких гостей не будет. Нам надо поговорить наедине.

Хозарсиф снова молча поклонился и отправился в указанные ему покои. Приведя себя в порядок, он вышел к матери. Та уже сидела подле столика, уставленного различной снедью и фруктами. Центр стола занимало большое блюдо с лебедем, зажаренным в банановом отваре с каперсами и дольками чеснока. Рядом с птицей стояли блюда с отваренной и печёной рыбой, окруженной тонкими дольками тыквы с подливой из проращенной пшеницы и фасоли, но её сын оказал царским кушаньям только мимолётное внимание, к тому же визуальное. Он взял только кубок греческого вина и дольки вяленых абрикосов, что в соответствии с вином было с детства его любимым кушаньем.

— Я давно уже хотел навестить вас, мать моя, — первым начал Хозарсиф, — но повеление фараона властвовать над рудокопами, над их рабским трудом, выше моего желания. Поэтому я смог приехать только сейчас. Тем более, несколько дней назад от вас прибыл гонец с просьбой вернуться в Мемфис. Я рад, что город мало изменился, потому что в этом мире изменения приносят всегда и всем неудобства. Но те, кто их приносит, часто не умеют делать и дарить добро окружающим, поэтому миром правит жестокосердие.

— Жестокосердие? — подняла брови принцесса. — Значит, тебе чужда злоба? Значит, ты умеешь дарить добро и даришь его другим?!

— Вовсе нет, мать моя, — стушевался Хозарсиф. — Просто я всегда надеюсь на Бога, ибо нет другой помощи ни в этом мире, ни в потустороннем, кроме как от Всевышнего.

— Я согласна с тобой, сын мой, — сбавила нелицеприятный тон мать юноши. — Да поможет тебе Бог.

Она замолчала на несколько минут, то ли собираясь с мыслями, то ли стушевавшись перед смиренным ответом своего мальчика. Хозарсиф даже подумал, что на этом некрасивая беседа должна прекратиться, но всё же мать удосужилась спросить сына:

— Правду ли говорят, что ты бил надсмотрщика у рудокопов евреев, и что тот недавно скончался от твоих побоев?

— Правду, о, мать моя! — юноша вскинул на неё глаза и выдержал направленный на него взгляд потемневших очей. — Просто я не терплю издевательств над подобными, не терплю подлости со стороны охранников и не позволю дерзкого насилия на моём участке и при мне лично. Надсмотрщик на руднике находится не для создания маленькой войны, а для слежки за выполнением требуемых работ.