Юридические основания к суждению о силе доказательств и мысли из речей Председательствующего по уголовным делам

Так как источник преступления коренится в воле виновного, так как преступление ведомству человеческих судов подлежит лишь настолько, насколько оно имеет начало в порочной воле, насколько оно есть действие, являющееся следствием злого мотива, то отсюда является необходимость, чтобы преступление вытекало из чьих-либо душевных свойств. Данные, могущие при этом служить основанием для заключения, представляются в следующей постепенности: в характере подозреваемого лица и в частности в способности его к деянию подобного рода, в мотивах у него к совершению деяния и в решимости совершить таковое. Доказательная сила этих признаков зависит от того, что они указывают на возможную и даже вероятную причину преступления, что впредь до выяснения иной причины мы склонны признать эти признаки за действительную причину преступления и что совершение такового другими лицами, хотя и возможно, но мало вероятно, если не доказано, что это последнее имело более сильный мотив к преступлению.

67. Мотивы преступления

Под именем мотива преступления разумеется психическое свойство, порождающее желание, страсти, тот импульс, душа преступления, та сила, которая гонит человека на путь преступления и на борьбу с обществом, то благо, которого преступник добивается, те причины, которые создавали недовольство существующим положением, то удовлетворение, которого преступник ищет, та связь с конкретным преступлением, которая делает вероятным решимость на него. Его нельзя смешивать с намерением, т. е. с волей, направленной на совершение преступления. Доказательство мотива есть только специальное доказательство характера.

Для того, чтобы служить положительным основанием для подозрения, мотив должен выступить совершенно отчетливо. Далеко не одно и тоже доказать, что подсудимый корыстолюбив и мог предполагать деньги у путешественника, на которого совершено нападение, или же, что он находился в глубокой нищете или крайне нуждался в деньгах по какой-либо иной причине и видел деньги у путешественника.

Мотив, сам по себе, в отдельности взятый, не есть обвиняющее обстоятельство. Если бы представлялся самый удобный случай и самый сильный мотив для совершения известного преступления, то эти два обстоятельства не представляют ни малейшего доказательства того, что лицо, на котором они сходятся, совершило это преступление. В обыкновенном ходе вещей везде, где есть какая-нибудь собственность, всякий ребенок может приобрести ее по наследству после смерти отца. Однако в случае смерти отца, никому не приходит в голову мысль приписать эту смерть его детям. Чтобы пробудить такую мысль, надо, по крайней мере, какое-нибудь чрезвычайное обстоятельство.

Когда бывает несколько подозреваемых, обстоятельства, которые извлекаются из особого мотива, высшего интереса, характера, репутации, положения, указывают, в случае сомнения, кто из подозреваемых навлекает на себя наибольшее подозрение. Но надо также постоянно помнить, что эти презумпции бывают чрезвычайно обманчивы, что они тем слабее, чем большее число лиц затрагивают, что были совершены величайшие несправедливости вследствие слишком большого доверия, оказанного им. Поэтому эти обстоятельства должны быть применяемы только на первых порах, как указания для направления и обособления подозрения. Мотив не может быть оценен иначе, как в связи с отношениями между собою участвующих в деле лиц, с условиями их взаимной жизни и работы, с личными свойствами характера преступника, на почве которого он развился. Только зная характер лица, проявившийся в действиях виновника преступления, в его занятиях, связях и образе жизни, зная его дурную славу, зная, что он показал уже соответственное направление и т. п., оказывается возможным рассчитывать на разрешение вопроса о том, он ли совершил приписываемое ему деяние, и если совершил, то действительно ли проявилась в нем злая, опасная для общества, преступная воля и какою долею злокачественности и энергии обладала она.

Хотя преобладающие стремления ума непременно влекут за собой соответствующие желания и действия, но не следует думать, что в каждом деле должны быть открыты побуждения, которые могли бы считаться вполне достаточными на основании строгих правил нравственности, измеряемых общечеловеческим масштабом.

Сущность нравственной испорченности в том и состоит, что при ней являются ложные представления о предстоящих выгодах, а потому между желаниями и средствами, употребляемыми для приобретения их, нет правильного отношения.

Бывают, впрочем, случаи, когда и в самом чистом уме какая-нибудь беглая мысль дурного свойства принимается за хорошее вследствие минутного помрачения нравственного света.