Юрий Григорьев – Сгоревшие тетради

Человек зарождённый в пробирке, даже если этот факт и скроют от него, будет лишён чего-то очень важного, что является самой сутью понятия – человек. А на очереди следующий шаг, новая победа разума над человеком, – ребёнок, выращенный в пробирке. Все преграды уже сняты. Возьмите пробирку побольше.

Заглянем дальше. Представляю себе эту картину. Сидит мамаша, заполняет анкету. «Так, – количество рук… Я думаю, три ему будет как раз. Дальше – количество ног… Нет уж, пусть будет две, а то обуви не напасёшься. Что ещё? Количество пальцев… Не знаю, не знаю, – посоветуйте, уважаемый, какое оптимальное количество пальцев?» И уважаемый посоветует.

Что это – комедия абсурда? Нет, – это светлое будущее.

Эти существа не будут людьми. Прощай – человек! Ты хоронишь себя собственными руками. И вряд ли новорождённый Ubermensch скажет тебе спасибо. Ведь и ты был не очень благодарен обезьянам.

Но пока ещё наше время. Нас ещё не занесли в красную книгу. Нас ещё не посадили в клетку зоопарка. Всё это – впереди. А пока наше время.

Извечный спор оптимизма с пессимизмом – это борьба двух теней. Трудно требовать оптимизма от человека, у которого ноют зубы. Но если сердце твоё поёт от любви – идите прочь со своими червями!

В душе человека, как в дамской сумочке, найдётся всё – от губной помады до таблеток от головной боли. Достаётся то, что нужно в данный момент.

В моей душе живёт бес противоречия. Маленький такой бесёнок. Когда он видит сияющие лица, становится кислым, как вчерашнее молоко. Самый лучший способ испортить мне настроение – это привести меня на какую-нибудь танцульку. Когда я вижу людей весёлой травы, я вспоминаю о смерти. Но стоит мне попасть в какую-нибудь скучную компанию или просто увидеть угрюмого прохожего, губы сами растягиваются в улыбке, и я с трудом удерживаю бесёнка, чтобы не фыркнуть от смеха и, не дай бог, кого-нибудь не обидеть.

Умом я понимаю, что пессимизм бесплоден, как несчастная смоковница, обиженная Христом. Но я далёк от того, чтобы проповедовать оптимизм. Оптимизм вообще чувство ограниченное, неглубокое. Не от ума он, от тела. Это свойство души поверхностной. Диалог оптимиста с пессимистом напоминает беседу глухих.

Пессимист говорит: все дороги ведут на кладбище.

Оптимист расцветает: да, но какой красивый пейзаж вдоль дороги!

Пессимист бурчит: люди – любимое блюдо червей.

Оптимист улыбается: мне не жаль своей старой одежды.

Пессимист изрекает: счастье – временное отсутствие боли.

Оптимист возражает: чем короче наслаждение, тем оно дороже.

Вот так они и беседуют друг с другом уже тысячи лет. А правда – не где-то посередине, а где-то в стороне. Знать бы только – в какой?

Любовь – какое аморфное слово, обозначающее всё и ничего.

Любовь к женщине, любовь к истине – что между ними общего? Страстное влечение к тому, чего тебе недостаёт. Материнская любовь, любовь к родине, любовь к искусству – всё это объединяет страсть. И это прекрасно. Но сколько мелких "любовей и любят" понапридумывали себе люди! Чего мы только не любим: любим пирожные и пельмени, любим поспать и потанцевать, любим наряды и парады, деньги, водку и баню по субботам. В этих многочисленных "любовях" размылось и растворилось подлинное чувство. По этому поводу есть характерный анекдот. Лежит парочка в постели, занимается производственным процессом. Дамочка шепчет на ухо партнёру: «Любимый, ты меня любишь?» На что он отвечает: «А чем я по-твоему занимаюсь?»

Ромео и Джульетта, Тахир и Зухра, Лейла и Меджнун – вечная тема для писателя. Если верить угрюмому немецкому философу, единственный смысл любви – продолжение рода, всё остальное – только нарядная обёртка.

А мы не будем ему верить. И что это какой-то старикашка-пессимист будет нам о любви рассказывать! Продолжение рода, конечно, вещь серьёзная, но механически простая. Взял её, положил на что попало, сделал своё дело и пошёл дальше с песней по жизни. А она пускай выращивает будущее человечества.

Тут вроде бы всё понятно. И дело это не требует тех переживаний и страстей, которыми полна любовь. Наверно, всё-таки этот немецкий старичок чего-то недопонял в жизни. Он уверяет, что любовь – это химера, которую внушает нам дух рода, используя нас в собственных целях. Всё это выглядит весьма убедительно в его словах. Чувствуется профессионал убеждения, каковым и является подлинный философ. Такому ничего не стоит убедить нас в премудрости любой своей глупости.

И силу страсти он объясняет величием и бессмертием рода. Хотелось бы ему верить и не можешь, потому что это значило бы признать себя игрушкой рока, жалким орудием, марионеткой в его руках. Но человек не может признать собственное ничтожество и не должен это признавать.

Если считаешь себя ничтожеством, – ты прав.

Наверно, всё же сила любви в другом. И всё не так механично и хитроумно, как это кажется нашему немецкому профессору.