Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

- Нишни, Анюта, не мешай! - шепнула Власьевна, стараясь вслушаться в разговор, который, по-видимому, становился час от часу занимательнее.

- Однако ж, боярышня, - продолжал запорожец, - ты до тех пор совсем не оправишься, пока не увидишь опять того, кто тебя сглазил, и не обойдешь вместе с ним вокруг церковного налоя.

- С ним!.. - повторила Анастасья трепещущим голосом.

- Да, да, с ним! И я вижу, - прибавил Кирша,

что это рано или поздно, а будет.

Больная не могла выговорить ни слова: внезапная радость оковала уста ее; в немом восторге она устремила к небесам свои взоры. Но вдруг на лице ее изобразилось глубокое уныние, глаза померкли, и прежняя безжизненная бледность покрыла снова ее увядшие ланиты.

- Нет, - сказала она, отталкивая руку запорожца, - нет!., покойная мать моя завещала мне возлагать всю надежду на господа, а ты - колдун; языком твоим говорит враг божий, враг истины. Отойди, оставь меня, соблазнитель, - я не верю тебе! А если б и верила, то что мне в этой радости, за которую не могу и не должна благодарить спасителя и матерь его, пресвятую богородицу!

- О! если так, боярышня, - сказал Кирша, - так знай же - я не колдун и ты без греха можешь верить словам моим.

- Ты не колдун?.. Но кто же ты?

- Для других пока останусь колдуном: без этого я не мог бы говорить с тобою; но вот тебе господь бог порукою, и пусть меня, как труса, выгонят из Незамановского куреня или, как убийцу своего брата, казака, - живого зароют в землю6, если я не такой же православный, как и ты.

- Но каким чудом ты мог отгадать то, что знала я одна и ведал один господь?

- Долго рассказывать, боярышня; да поверь уж моей совести: право, я не колдун! а все-таки знаю, что Юрий Дмитрич Милославский тебя любит, что, может статься, вы скоро увидите друг друга... Молись богу и надейся! А что ты не будешь за паном Гонсевским, за это тебе ручается Кирша, запорожец, который знает наверное, что его милости и всем этим иноверцам скоро придется так жутко в Москве, как злому кошевому атаману на раде [Так назывались общие собрания запорожских казаков (Примеч. автора.)], когда начнут его уличать в неправде.

Где ему о свадьбе думать! О своей голове призадумается!.. Ну, что, боярышня, полегче ли тебе?

- Ах... да! - отвечала Анастасья, приложив к сердцу свою руку.

- Теперь вы можете все подойти, - сказал Кирша, оборотясь к дверям.

- Ну, что, дитятко мое?.. - спросила торопливо Власьевна, подбежав к больной.

- Ах, мамушка, мамушка! - отвечала, всхлипывая, Анастасья. - Боже мой!.. Мне так легко... так весело!..

Поздравь меня, родная!.. - продолжала она, кинувшись к ней на шею. Анюта... вы все... подите ко мне... дайте расцеловать себя!.. Боже мой!.. Боже мой! Не сон ли это?.. Нет, нет... Я чувствую... мое сердце... Ах, я дышу свободно!..

Слезы градом катились из прелестных очей ее, устремленных на святые иконы.

- Подите, подите, - сказала она, наконец, тихим голосом. - Я хочу остаться одна... мне надобно... я должна... ступайте, милые, оставьте меня одну!

Все вышли в другую комнату.

- Ну, батюшка, тебе честь и слава! - сказала Власьевна запорожцу. - На роду моем такого дива не видывала! С одного разу как рукой снял!.. Теперь смело проси у боярина чего хочешь.

- Я за многим не гонюсь, - отвечал Кирша, - и если боярин пожалует мне доброго коня...

- За трех не постоит! Да не нужно ли будет тебе еще поговорить с Анастасьей Тимофеевной?

- Нет, не надобно. С боярином мне нужно словцо перемолвить, а для нее... постой-ка на часок... На вот тебе...

- Что это, батюшка?.. Сухарь!

- Да, да, сухарь. Смотри: семь дней сряду давай своей боярышне пить с этого сухаря, что ей самой вздумается: воды, квасу, меду ли, все равно.

- Слушаю, батюшка.

- Кружку наливай вровень с краями и подноси левой рукой.

- Слушаю, батюшка.

- Всю неделю сама не пей ничего, кроме воды; а об наливке забудь и думать!

- Как, отец мой! и перед обедом?

- И перед обедом и после обеда. Слышишь ли? ни капельки!

- Слышу, батюшка, слышу! Ведь я еще не оглохла! Шесгь дней не пить ничего, кроме воды!

- Не шесть, а ровно семь, бабушка.

- Да бишь, да! Целую неделю... Делать нечего! Недаром говорят, прибавила Власьевна сквозь зубы, - что все эти колдуны с причудами. Семь дней!., лет ко вымолвить!

Тут двое слуг, войдя поспешно, растворили дверь настежь, и боярин Кручина вошел в комнату. Все присутствующие вытянулись в нитку и отвесили молча по низкому поклону; одна Власьевна, забыв должное к нему уважение, закричала громким голосом:

- Милости просим, государь Тимофей Федорович!

милости просим!.. Что пожалуешь за радостную весточку?

- Что ты, старуха, в }ме ли? - сказал боярин. - - Без ума, родимый, без ума! Ведь боярышня совсем выздоровела!

- Возможно ли?

- Да, батюшка! изволь сам на нее взглянуть.

Боярин вошел к своей дочери и, поговоря с нею несколько минут, возвратился назад. Радость, удивление и вместе какая-то недоверчивость изображались на лице его; он устремил проницательный взгляд на Киршу, который весьма равнодушно, хотя и почтительно, смотрел на боярина.

- Как тебя зовут? - спросил, наконец, Кручина.

- Киршею, - отвечал запорожец.