Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

- Вот и пан Тишкевич с своими товарищами! - сказал боярин Кручина, взглянув в окно. - Но кто это едет по левую его сторону?.. Мне помнится, этой красной рожи я никогда не видывал!

Сказав эти слова, Шалонский отправился навстречу к своим гостям, а Власьевна и сенная девушка вошли опять в комнату к своей боярышне.

X

Дворецкий и несколько слуг встретили гостей на крыльце; неуклюжий и толстый поляк, который ехал возле пана Тишкевича, не доезжая до крыльца, спрыгнул, или, лучше сказать, свалился с лошади, и успел прежде всех помочь региментарю сойти с коня. Вероятно, каждый из читателей наших знает, хотя по слуху, известного Санхо-Пансу; но если в эту минуту услужливый поляк весьма походил на этого знаменитого коню шего, то пан Тишкевич нимало не напоминал собою рыцаря Плачевного образа. Он был среднего роста, плечист и сидел молодцом на коне. Быстрые движения, смелый взгляд, смуглое откровенное лицо - все доказывало, что пан Тишкевич провел большую часть своей жизни в кругу бесстрашных воинов, живал под открытым небом и так же беззаботно ходил на смертную драку, как на шумный и веселый пир своих товарищей.

Трое других молодцеватых поляков отличались огромными усами и надменным видом, совершенно противоположным добродушию, которое изображалось на открытом и благородном лице их начальника. Боярин Кручина встретил гостей в столовой комнате. При виде портрета польского короля, с известной надписью, поляки взглянули с гордой улыбкой друг на друга; пан Тишкевич также улыбнулся, но когда взоры его встретились со взорами хозяина, то что-то весьма похожее на презрение изобразилось в глазах его: казалось, он с трудом победил это чувство и не очень торопился пожать протянутую к нему руку боярина Кручины. После первых приветствий Тишкевич представил хозяину сначала своих сослуживцев, а потом толстого поляка, который исправлял при нем с таким усердием должность конюшего.

- Этот краснощекий весельчак, - сказал он, - пан Копычинский, который и без меня был бы твоим гостем, потому что отправлен к тебе гонцом из Москвы с известием, что царик убит [Так называли поляки второго самозванца. (Примеч. автора.)].

- Как! - вскричал Кручина. - Тушинский вор?..

- Да! его убили в Калуге, куда он всякий раз прятался, как медведь в свою берлогу.

- Насилу-то калужане за ум взялись!

- Не калужане, боярин, - сказал с важным видом Копычинский, - спроси меня, я это дело знаю: его убил перекрещенный татарин Петр Урусов; а калужские граждане, отомщая за него, перерезали всех татар и провозгласили новорожденного его сына, под именем Иоанна Дмитриевича, царем русским.

- Безумные! - вскричал боярин. - Да неужели для них честнее служить внуку сандомирского воеводы, чем державному королю польскому?.. Я уверен, что пан Гонсевский без труда усмирит этих крамольников; теперь Сапега и Лисовский не станут им помогать... Но милости просим, дорогие гости! Не угодно ли выпить и закусить чего-нибудь?

Боярин ввел своих гостей в другую комнату, в которой большой круглый стол уставлен был блюдами с холодным кушаньем и различными водками. Когда гости закусили, разговор снова возобновился.

- Знаешь ли, боярин, - сказал пан Тишкевич, обтирая свои усы, - что сегодня поутру мы охотились в твоих дачах?

- Милости просим! - отвечал боярин. - Забавляйтесь, сколько душе вашей угодно.

- И чуть-чуть, - продолжал Тишкевич, - не заполевали красного зверя.

- Так вам не удалось?

- Вот то-то и досадно! а такие зверьки не часто попадаются.

- Так что ж, пан? Если хочешь, завтра мы поохотимся вместе, и я ручаюсь тебе...

- Не ручайся, боярин: теперь этот зверь далеко.

Мы ловили сегодня одного молодца, который пробирается с казною в Нижний-Новгород.

- В Нижний?.. - вскричал Кручина.

- Да, в Нижний, - повторил Тишкевич. - Вот пан Копычинский лучше это расскажет; он совсем было подтенетил его.

- Да, - сказал Копычинский, вытянув чарку водки. - Он у меня сквозь пальцев проскользнул. Я застал его с двумя провожатыми на постоялом дворе, верстах в десяти отсюда; с первого взгляда он показался мне подозрительным, вот я и принялся допрашивать его порядком; он забормотал, сбился в речах и занес такую околесную, что я тот же час его и за ворот. Мой парень сначала было расхрабрился, заговорил и то и се, да я не кто другой! прижал его к стене, приставил к роже пистолет, крикнул... трусишка испугался и покаялся мне во всем.

- Да как же ты их упустил? - спросил с нетерпением боярин.

- А вот как: я велел их запереть в холодную избу, поставил караул, а сам лег соснуть; казаки мои - нет их вшисци дьябли везмо! - также вздремнули; так, видно, они вылезли в окно, сели на своих коней, да и до лесу... Что ж ты, боярин, качаешь головой? - продолжал Копычинский, нимало не смущаясь. - Иль не веришь? Дали бук [Ей-богу (пол.).], так! Спроси хоть, пана региментаря.

- На меня не ссылайся, пап, - сказал Тишкевич, - я столько же знаю об этом, как и боярин, так в свидетели не гожусь; а только, мне помнится, ты рассказывал, что запер их не в избу, а в сени.