Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

Все вышли снова в столовую, в которой накрытый цветною скатертью стол уставлен был множеством различных кушаньев. Все блюда, тарелки и чаши были оловянные; но напротив стола в открытом поставце расставлены были весьма красиво: серебряные ковши, кубки, стопы, чары и братины. Против каждых двух приборов стояли также серебряные сосуды: один с солью, другой с перцем, а третий, стеклянный, с уксусом. Лучшим и роскошнейшим блюдом был жареный павлин; им и начался обед; потом стали подавать лапшу с курицею, ленивые щи, разные похлебки, пирог с бараниной, курник, подсыпанный яйцами, сырники и различные жаркие. Множество блюд составляло все великолепие столов тогдашнего времени; впрочем, предки наши были неприхотливы и за столом любили только одно: наедаться досыта и напиваться до упаду. Обед оканчивался обыкновенно закусками, между коими занимали первое место марципаны, цукаты, инбирь в патоке, шептала и леденцы; пряники и коврижки, так же как и ныне, подавались после обеда у одних простолюдинов и бедных дворян.

Когда все наелись, началась попойка. Сколько Юрий, сидевший подле пана Тишкевича, ни отказывался, но принужден бы был пить не менее других, если б, к счастию, не мог ссылаться на пример своего соседа, который решительно отказался пить из больших кубков, и хотя хозяин начинал несколько раз хмуриться, но из уважения к региментарю оставил их обоих в покое и выместил свою досаду на других. Один седой жилец не допил своего кубка, боярин принудил его самого вылить себе остаток меда на голову; боярскому сыну, который отказался выпить кружку наливки, велел насильно влить в рот большой стакан полынной водки и хохотал во все горло, когда несчастный гость, задыхаясь и почти без чувств, повалился на пол. Между тем и пан Тишкевич, несмотря на свою умеренность, стал поговаривать веселее.

- Боярин! - сказал он. - Если б супруга твоя здравствовала, то, верно б, не отказалась поднести нам по чарке вина и. допустила бы взглянуть на светлые свои очи; так нельзя ли нам удостоиться присутствия твоей прекрасной дочери? У вас, может быть, не в обычае, чтоб девицы показывались гостям; но ведь ты, боярин, почти наш брат поляк: дозволь полюбоваться невестою пана Гонсевского.

- И выпить из башмачка ее, - прибавил усатый ротмистр, - за здравие знаменитого жениха и счастливое окончание веселья.

- Она не очень здорова, - отвечал Кручина.

- Мы все тебя об этом просим! - закричали поляки.

- Быть по-вашему, - сказал хозяин, подозвав к себе одного служителя, который, выслушав приказание своего господина, вышел поспешно вон из комнаты.

- А скоро ли, боярин, веселье? - спросил регимен тарь.

- Я хотел было в будущем месяце ехать в Москву...

- Не советую: там что-то все не ладится; того и гляди начнется такая попойка, что и у трезвых в голове зашумит.

- Как так! - сказал Лссута-Храпунов. - Да разве не вы господа в Москве?

- Да, покамест! - отвечал Тишкевич. - Воиш-ю в нее мы вошли...

- "В граде крепкий вниде премудрый, - перервал, заикаясь, Опалев, - и разруши утверждение, на неже надеяшася нечестивии!"

- Вот то-то и худо, что не вовсе разрушили, - продолжал Тишкевич . Ну, да что об этом говорить! Наше дело рубиться, а об остальном знают лучше нас старшие.

- И ведомо так, - сказал Лесута. - Когда я был стряпчим с ключом, то оцнажды блаженной памяти царь Феодор Иоаннович, идя к обедне, изволил сказать мне: "Ты, Лесута, малый добрый, знаешь свою стряпню, а в чужие дела не мешаешься". В другое время, как он изволил отслушать часы и я стал ему докладывать, что любимую его шапку попортила моль...

- Не о шапке речь, - перервал хозяин, изволь допивать свой кубок! Да и ты, любезный сосед, - продолжал он, обращаясь к Замятие, - прошу от других не отставать. Допивай... Вот так! люблю за обычай! Теперь просим покорно вот этого...

- Ни, ни, боярин! - отвечал Замятия, с трудом пошевеливая усами, сказано бо есть: "Не упивайся вином".

- Да это не вино, а наливка!

- Ой ли? Ну, если так, пожалуй! Наливку пить закон не претит.

- Вестимо, нет, - примолвил Лесута. - Покойный государь, Феодор Иоаннович, всегда, отслушав вечерню, изволил выкушивать чарку вишневки, которую однажды поднося ему на золотом подносе, я сказал:

- Моя хоть и не на золотом подносе, - перервал хозяин, - а прошу прикушать!.. Ну что, какова?

- "Не красна похвала в устах грешника", - глаюлет премудрый Сирах, сказал Замятия, осуша свой кубок, - а нельзя достойно не восхвалить: наливка, ейже-еи, преизрядная!

Когда к концу обеда все гости порядком подгуляли, боярин Кручина велел снова наполнить серебряные стопы и сказал громким голосом:

- Кто любит Кручину-Шалонского, тот за мной!..

За здравие победителей Смоленска!

- Виват! - закричали поляки.

- Да здравствуют все неустрашимые воины! - примолвил Тишкевич, подняв кверху свой кубок.

Все гости, кроме Юрия, осушили свои стопы.

- Пей, Юрий Дмигрич! - закричал боярин.

- Я пью на погибель врагов, а смоляне - русские и братья наши, отвечал спокойно Юрий.