Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

- Смотри, Дмитрич! - сказал он, - крепись... Терпи!.. Стерпится слюбится! Ты постоишь за правду, а тезка-то, вон там, и заговорит: "Аи да сынок! утешил мою душеньку!.." Прощай покамест!.. Митя будет молиться богу, молись и ты!.. Он не в нас: хоть и высоко, а все слышит!.. А у Троицы-то, Дмитрич! у Троицы...

раздолье, есть где помолиться!.. Не забудь!.. - Сказав сии слова, он выбежал вон из комнаты.

Юрий едва слышал, что говорил ему юродивый; он не понимал сам, что с ним делалось: голос упавшей в обморок девицы, вероятно дочери боярина Кручины, проник до глубины его сердца: что-то знакомое, близкое душе его отозвалось в этом крике, который, казалось Юрию, походил более на радостное восклицание, чем на вопль горести. Он не смел мыслить, не смел надеяться; но против воли Москва, Кремль, Спас на Бору и прекрасная незнакомка представились его воображению. Более получаса боярин не показывался, и когда он вошел обратно в столовую комнату, то, несмотря на то ч го весьма скоро притворил дверь в соседственный покой, Юрий успел разглядеть, что в нем никого не было, кроме одного высокого ростом служителя, спешившего уйти в противоположные двери. Милославскому показалось, что этот служитель походит на человека, замеченного им поутру в боярском саду.

- Дочь моя, - сказал Шалонский пану Тишкевичу, - весьма жалеет, что не может тебя видеть; она не совсем еще здорова и очень слаба; но надеюсь, что скоро...

- Заалеет опять, как маков цвет, - перервал Лесута-Храпунов. - Нечего сказать, всякий позавидует пану Гонсевскому, когда Анастасья Тимофеевна будет его супругою.

- "Жена доблия веселит мужа своего, - примолвил Замятия, - и лета его исполнит миром".

- Да будет по глаголу твоему, сосед! - сказал с улыбкою Кручина. - Юрий Дмитрич, - продолжал он, подойдя к Милославскому, - ты что-то призадумался...

Помиримся! Я и сам виню себя, что некстати погорячился. Ты целовал крест сыну, я готов присягнуть отцу - оба мы желаем блага нашему отечеству: так ссориться нам не за что, а чему быть, тому не миновать.

Юрий, в знак примирения, подал ему руку.

- Ну, дорогие гости, - продолжал боярин, - теперь милости просим повеселиться. Гей, наливайте кубки!

подносите взварен [Горячий напиток, род пунша, в состав которого входили: пиво, мед, вино и пряные коренья. В Малороссии и до сих пор еще в употреблении сей национальный пунш под именем варенухи.

(Примеч. автора.)], да песенников - живо!

Толпа дворовых, одетых по большей части в охотничьи платья польского покроя, вошла в комнату. Инструментальную часть хора составляли: гудок, балалайка, рожок, медные тазы и сковороды. По знаку хозяина раздались удалые волжские песни, и через несколько минут столовая комната превратилась в настоящий цыганский табор. Все приличия были забыты: пьяные господа обнимали пьяных слуг; некоторые гости ревели наразлад вместе с песенниками; другие, у которых ноги были тверже языка, приплясывали и кривлялись, как рыночные скоморохи, и даже важный Замятня-Опалев несколько раз приподнимался, чтоб проплясать голубца; но, видя, что все его усилия напрасны, пробормотал: "Сердце мое смятеся, и остави мя сила моя!" Пан Тишкевич хотя не принимал участия в сих отвратительных забавах, но, казалось, не скучал и смеялся от доброго сердца, смотря на безумные потехи других. Напротив, Юрий, привыкший с младенчества к благочестию в доме огца своего, ожидал только удобной минуты, чтобы уйти в свою комнату; он желал этого тем более, что день клонился уже к вечеру, а ему должно было отправиться чем свет в дорогу.

Громкие восклицания возвестили появление плясунов и плясуиьев. Бесстыдство и разврат, во всей безобразной наготе своей, представились тогда изумленным взорам Юрия. Он не смел никогда не помыслить, чтоб человек, созданный по образу и по подобию божию, мог унизиться до такой степени. Все гости походили на беснующихся; их буйное веселье, неистовые вопли, обезображенные вином лица - все согласовалось с отвратительным криком полупьяного хора и гнусным содержанием развратных песен. Боярину Кручине показалось, что один из плясунов прыгает хуже обыкновенного.

- Эге, Андрюшка! - закричал он, - да ты никак стал умничать? Погоди, голубчик, у меня прибавишь провору! Гей, Томила! Удалой! в плети его!

Приказание в ту ж минуту было исполнено.

- Что , брат? - сказал с громким хохотом Кручина несчастному плясуну, которого жалобный крик сливался с веселыми восклицаниями пирующих. - Никак под эту песенку ты живее поплясываешь!.. Катай его!..

Юрий хотел было умилостивить боярина; но он не стал его слушать, а Замятня-Опалев закричал:

- Не мешайся, молодец, не в свои дела! Писано есть: "Непокоривому рабу сокруши ребра"; и Сирах глаголет: "Пища и жезлие и бремя ослу; хлеб и наказание и дело рабу".

- Но он же, премудрый Сирах, вещает, - перервал Лесута, радуясь, что может также похвастаться своей ученостью, - "Не буди излишен над всякою плотию и без суда не сотвори ни чесо же". Это часто изволил мне говаривать блаженной памяти царь Феодор Иоаннович.

Как теперь помню, однажды, отстояв всенощную, его царское величество...