Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

- Что толковать о боярах! - перервал приказчик. - Послушай-ка, добрый человек! Тимофей Федорович приказал тебе выдать три золотых корабленика да жалует тебя на выбор любым конем из своей боярской конюшни.

- Знаю, хозяин.

- Ну то-то же; смотри не позарься на вороного аргамака, с белой на лбу отметиной.

- А для чего же нет?

- Он, правда, конь богатый: персидской породы, четырех лет и недаром прозван Вихрем - русака на скаку затопчет...

- Что ж ТУТ дурного?

- А то, что на нем не усидел бы и могучий богатырь Еруслан Лазаревич. Такое зелье, что боже упаси!

Сесть-то на него всякий сядет, только до сих пор никто еще не слезал с него порядком: сначала и туда и сюда, да вдруг как взовьется на дыбы, учнет передом и задом - батюшки-светы!.. хоть кому небо с овчинку покажется!

В продолжение этого рассказа глаза запорожца сверкали от радости.

- Давай его сюда! - закричал он. - Его-то мне и надобно! Черт ли в этих заводских клячах! Подавай нам из косяка... зверя!

- Вот еще что! - сказал приказчик, глядя с удивлением на восторг запорожца. - Видно, брат, у тебя шеято крепка! Ну, что за потеха...

- Что за потеха! Эх, хозяин! не арканил ты на всем скаку лихого коня, не смучивал его в чистом поле, не приводил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи удалых казаков!.. Что за конь, если на нем и баба усидит!

- Да, да! - шепнул дьяк приказчику.- - Ему легко; не сам сидит, черти держут.

Меж тем молодые давно уже скрылись, гости стали уходить один после другого, и вскоре в избе остались только хозяин, сваха, дружка и Кирша. Приказчик, по тогдашнему русскому обычаю8, которому не следовал его боярин, старавшийся во всем подражать полякам, предложил Кирше отдохнуть, и через несколько минут ь избе все стихло, как в глубокую полночь.

Кирша проснулся прежде всех. Проведя несколько часов сряду в душной избе, ему захотелось, наконец, поосвежиться. Когда он вышел на крыльцо, то заметил большую перемену в воздухе: небо было покрыто дождевыми облаками, легкий полуденный ветерок дышал теплотою; словом, все предвещало наступление весенней погоды и конец морозам, которые с неслыханным постоянством продолжались в то время, когда обыкновенно проходят уже реки и показывается зелень. В то время как он любовался переменою погоды, ему послышалось, что на соседнем дворе кто-то вполголоса разговаривает.

Узнав, по опыту, как выгодно иногда подслушивать, он тихонько подошел к плетню, который отделял его от разговаривающих, и хотя с трудом, но вслушался в следующие слова, произнесенные голосом, не вовсе ему незнакомым:

- Жаль, брат Омляш, жаль, что ты был в отлучке!

Без тебя знатная была работа: купчина богатый, а клади-то в повозках, клади! Да и серебреца нашлось довольно. Мне сказывали, ты опять в дорогу?

- Да, черт побери!.. - отвечал кто-то сиповатым басом. - Не дадут соснуть порядком. Я думал, что недельки на две отделался, - не тут-то было! Боярин посылает меня в ночь на нижегородскую дорогу, верст за сорок.

- Зачем?

- А вот изволишь видеть... - Тут несколько слов было сказано так тихо, что Кирша не мог ничего разобрать, потом сиповатый готос продолжал: - Он было сначала велел мне за ним только присматривать, да, видно, после обеда передумал. Ты знаешь, чай, верстах в десяти от Нижнего овражек в лесу?

- Как не знать!

- Туда передом четырех молодцов уж отправили, а я взялся поставить им милого дружка!., понимаешь?

- Разумею. Дал раза, да и концы в воду. За все про все отвечай нижегородцы: их дело, да и все тут!

- Не вовсе так, любезный! С слугой-то торговаться не станем, а господина велено живьем захватить.

- Да кто этот Милославский?

- Какой-то боярский сынок. Он, слышь ты, приехал из Москвы от Гонсевского, да что-то под лад не дается.

Детина бойкий! Говорят, будто б он сегодня за обедом чуть-чуть не подрался с боярином.

- С боярином?.. Ну, брат, видно же, сорви-голова!

- Видно, так! И правду-матку сказать, если он живой в руки не дастся...

- Так что ж? Рука, что ль, дрогнет?

- Не то чтоб дрогнула... да пора честь знать, Прокофьич!

- Полно, брат Омляш, прикидывайся с другими! Не он первый, не он последний...

- А что ты думаешь! И то сказать: одним меньше, одним больше - куда ни шло! Вот о спожинках стану говеть, так за один прием все выскажу на исповеди; а там может статься...

- В монахи, что ль пойдешь?..

- В монахи не в монахи, а пудовую свечу поставлю.

Не все грешить, Прокофьич; душа надобна.