Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

- Давно ли ты здесь?

- С сегодняшнего утра.

- Куда идешь?

- На мою родину, в Царицын.

- Когда ты проходил двором, то повстречался с слегою боярина Милославского и говорил с ним. Ты его знаешь?

- Вчера мы ночевали вместе на постоялом дворе.

- Он обьявил, что ты запорожец.

- Да, я запорожский казак; но в Царицыне у меня отец и мать, - Не желаешь ли остаться здесь и служить мне?

- Нет, Тимофей Федорович, я хочу пожить дома.

Высокий лоб боярина покрылся морщинами; он взглянул угрюмо на запорожца и, помолчав несколько времени, продолжал:

- Ты облегчил болезнь моей дочери: чем могу наградить тебя?

- Я сгубил моего коня, боярин; а пешком ходить не привык...

- Выбирай любого на моей конюшне. Я не спрашиваю тебя, как ты умудрился помочь Анастасье; колдун ли ты, или обманщик - для меня все равно; но кто будет мне порукою, что болезнь ее не возратится? Ты должен остаться здесь, пока я не уверюсь в совершенном ее выздоровлении.

- Нельзя, боярин: я спешу домой.

- Вздор! ты останешься.

- Нет, Тимофей Федорович, не останусь.

Боярин взглянул с удивлением на Киршу. Привыкнув к безусловному повиновению всех его окружающих, он не мог надивиться дерзости простого казака, который, находясь совершенно в его власти, осмеливался ему противоречить.

- Посмотрим, - сказал он с презрительною улыбкою, - посмотрим, удастся ли бродяге переупрямить боярина Шалонского!

- Власть твоя, Тимофей Федорович! - продолжал спокойно Кирша. - Ты волен насильно меня оставить; но смотри, чтоб после не пенять!

Глаза боярина Кручины засверкали, как у тигра.

- Молчи, холоп! - заревел он громким голосом. - Ты смеешь грозить мне!.. Знаешь ли ты, бродяга, что я могу всякого колдуна, как бешеную собаку, повесить на первой осине!

- А разве от этого тебе будет легче, - отвечал Кирша, устремив смелый взор на боярина, - когда единородная дочь твоя зачахнет и умрет прежде, чем ты назовешь знаменитого пана Гонсевского своим зятем?

Боярин побледнел как смерть; он пожирал глазами запорожца. Несколько минут продолжалось глубокое молчание, похожее на ту мертвую тишину, которая предшествует ужасному громовому удару. Наконец, страх потерять единственную дочь, а вместе с ней и все надежды на блестящую будущность победил в нем желание наказать дерзкого незнакомца. "Тот, кто излечил в несколько минут таким чудесным образом дочь его, вероятно, мог столь же легко сделать противное". Эта мысль спасла Киршу. Лицо боярина, обезображенное судорожными движениями гнева, доведенного до высочайшей степени, начало мало-помалу принимать свой обыкновенный мрачный, но спокойный вид. Он бросил грозный взгляд на всех предстоящих, как будто желая напомнить им, что дерзость Кирши не должна служить для них примером; потом, взглянув довольно ласково на запорожца, сказал:

- Ну, голубчик, ты не робкого десятка. Добро, добро! если ты не хочешь остаться, так ступай с богом!

Я не стану тебя держать.

- Так-то лучше, боярин! - сказал Кирша. - Неволею из меня ничего не сделаешь; а за твою ласку я скажу тебе то, чего силою ты век бы из меня не выпытал. Анастасью Тимофеевну испортили в Москве, и если она прежде шести месяцев и шести дней опять туда приедет, то с нею сделается еще хуже, и тогда, прошу не погневаться, никто в целом свете ей не поможет.

- Шесть месяцев! - вскричал боярин. - Но в будущем месяце я должен непременно ехать с нею в Москву.

- Не езди, Тимофей Федорович!

- Не могу: я дал слово пану Гонсевскому.

- Возьми его назад.

- Her, я не изменял никогда моему обещанию.

- Ну, воля твоя! Было бы сказано, а там делай чю хочешь.

- Но не знаешь ли ты какого способа?..

- Никакого, боярин. Если ты прежде шести месяцев и шести дней привезешь боярышню в Москву, хоть, например, в понедельник, то на той же неделе в пятницу будешь ее отпевать.

- Ты лжешь, бездельник!

- А из чего мне лгать, боярин? Гневить тебя прибыли мало; и что мне до этого, поедешь ли ты в Москву, или останешься здесь?.. Я и знать об этом не буду.

Боярин призадумался, а Кирша продолжал:

- Я кончил свое дело, Тимофей Федорович; теперь позволь мне идти.

- Андрюшка! - сказал Кручина одному из слуг. - Отведи его на село к приказчику; скажи, чтоб он угостил его порядком, оставил завтра отобедать, а потом дал бы ему любого коня из моей конюшни и три золотых корабленика. Да крепко-накрепко накажи ему, - прибавил боярин вполголоса, - чтоб он не спускал его со двора и не давал никому, а особливо приезжим, говорить с ним наедине. Этот колдун мне что-то очень подозрителен!

Кирша вышел вместе с слугою, и почти в то же время на боярский двор въехали верхами человек пять поляков в богатых одеждах; а за ними столько же польских гусар, вооружение которых, несмотря на свое великолепие, показалось бы в наше время довольно чудным маскерадным нарядом. Все гусары были в латах и шишаках; к латам сзади приделаны были огромные крылья; по обеим сторонам шишака точно такие же, но гораздо менее, а за плечьми вместо плащей развевалнсь леопардовые кожи. Каждый гусар был вооружен палашом и длинным дротиком, украшенным цветным фл клером.