Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Зато про космонавтов, пахарей, разведчиков, строителей БАМов и даже про пионеров-героев перестанут писать вовсе, разве что с постмодернистской подковыркой[45].

Однако перед нами тот самый случай, когда сами тексты двух полярно разных писателей оказываются удивительно близкими по тематике. Близость эта заключается в обоюдном интересе Ю.М. Полякова и В.Г. Сорокина к тем направлениям, в каких движется «перерождение», трансформация ощущения русским человеком истории, собственной идентичности: от дореволюционного имперского сознания к советской негативной самоидентификации и «новорусскому» пафосу гражданственности[46], к постсоветскому поиску «национальной идеи». Два автора сходятся уже в том, что переход от советского к «новорусскому» мироощущению определяется ими тенденцией к стремительной деградации социума. У Сорокина «упрощение» образа будущего заключается в том, что тот сближается с массовым представлением о русском средневековье (ср., например, в «Дне опричника» или некоторых рассказах из сборника «Сахарный кремль»). У Полякова же этот «регресс» изображается куда радикальнее, о чем говорят хотя бы «повадки» действующих лиц пьес «Хомо эректус» или «Золото партии». Абсурдность, ставшая доминирующей характеристикой «новорусской» реальности, в равной мере привлекает двух авторов. Абсурд для них – не прием иносказания, а форма существования постсоветского человека, краеугольный принцип его мышления. Оба автора также заняты поиском способов описания и анализа парадоксов, то и дело возникающих в обстановке подобной утраты определенности. В этом прослеживается преемственное отношение писателей к традиции ОБЭРИУ, к принципам литературы абсурда, оформившимся в русской литературе в 1920—1930-е годы. Этот аспект окажется важным для последующего анализа феномена постсоветского человека в интерпретации наших авторов. Изначально может показаться, что если Сорокин прямо апеллирует к национальной проблематике, основываясь на анализе интеллектуального пространства сугубо «земли Русской», отграниченной от всех иных земель «Великой Русской Стеной», то вердикт Полякова имеет более общий характер и отсылает нас к ходу развития всей человеческой цивилизации. Безусловно, произведениям и Полякова, и Сорокина свойственно стремление к универсальной проблематике, тяготение к постановке онтологических вопросов, однако еще сильнее в них присутствует связь с русской литературной традицией, что само по себе выделяет приоритетность именно национального аспекта.

Одним словом, в центре нашего внимания оказывается несколько текстов: пьеса («комедия для взрослых в двух актах», по авторскому определению жанра) Юрия Михайловича Полякова «Хомо эректус, или Обмен женами»[47] (2003) и ряд произведений Владимира Георгиевича Сорокина. Как и любой другой художественный текст, пьеса «Хомо эректус» без труда может быть соотнесена с корпусом близких к ней по времени своего написания текстов. И наиболее «близким» контекстом в ситуации параллельно ведущихся художественных поисков для «Хомо эректуса» оказываются во многом предвосхитившие поляковскую пьесу роман «Норма» (1979‒1984, 1994) и киносценарий Сорокина «Москва» (1995–1997), а также продолжившее этот текстуальный «диалог» либретто к опере «Дети Розенталя» (премьера состоялась на Новой сцене Большого театра 23-го марта 2005 года; композитор – Л. Десятников). Список сорокинских произведений, с которыми так или иначе перекликается или сближается этот и другие тексты Полякова (например, повесть-антиутопия «Демгородок» (1993), повесть «Небо падших» (1997) и др.), думается, может и должен быть продолжен. Задача же данной работы как раз и состоит в попытке показать, что общего между анализируемыми текстами и – шире – ощущением стиля эпохи, воплощенным в произведениях Полякова и Сорокина рубежа ХХ – начала XXI веков, больше, чем может казаться на первый взгляд.

Москва как топос, или московский текст

«новорусской» литературы

Среди первых произведений, тематическую доминанту которых составляют фиксация и анализ «нового постсоветского московского стиля жизни»[48] и, следовательно, «перерождения» в условиях этого «особого стиля бытия»[49] Homo Soveticus’а в тип «нового русского» человека, следует назвать киносценарий «Москва»[50] (1995–1997). Написан он В. Сорокиным в соавторстве с А. Зельдовичем. В «Москве» Сорокин после продолжительного молчания уже в постсоветских условиях жизни обращается к «новорусской»[51] проблематике (которая в высшей степени интересует и Ю. Полякова). Спустя практически 20 лет после завершения работы над «Москвой» в разговоре с А. Архангельским писатель заметит, как бы резюмируя опыт своих наблюдений над «новым» типом человека: