Юродивый. Преподобный Гавриил (Ургебадзе)

Отец Гавриил начал юродствовать после освобождения из психиатрической больницы с диагнозом «психопатическая личность, предрасположенная к психозным шизофреноподобным провалам» и запрета служить в церкви (с сохранением священнического сана). Мнимое сумасшествие позволило ему избежать жесточайших преследований советской власти и изжить самолюбие. Он часто ходил по тбилисским улицам босой, нищенски одетый, с латунным венком на голове. Люди забавлялись этим зрелищем, насмехались над монахом, но не понимали глубокого духовного смыла этого поступка. Старец раскрыл его в келейной беседе о пагубности надменности и необходимости смирения: «Когда мне казалось, что я важная персона или же я лучше других, – говорил он, – тогда и поступал таким образом, и когда люди надо мной насмехались, смирялся и видел, какое я ничтожество». Объясняет столь важное внимание отца Гавриила к добродетели смирения воспоминание Нели Бобохидзе. «Однажды я находилась в большом затруднении. Мы с несколькими близкими пришли к отцу Гавриилу. Все спешили сказать что-то свое. Я подумала про себя: „Может, они находятся в большем затруднении, чем я“, – и отступила назад. Только я об этом подумала, как отец Гавриил, который сидел спиной ко мне, вдруг обернулся, посмотрел на меня и сказал: „Как ты близка к Христу…“». Действительно, Христос заповедал научиться от Него смирению сердца (см. Мф. 11,29). Старец говорил, что «всякое испытание мимо смиренного пройдет и не коснется. Господь дает смиренному благодать, без смирения никто не войдет в Царствие Небесное!».

С детства и до конца жизни отец Гавриил смирял и свою плоть, которая должна была стать союзником души на пути служения Богу. Он объяснял: «Раньше, до грехопадения, духу подчинялись и душа, и плоть. После грехопадения связь с духом прервалась, и душа осталась под властью плоти. Чего пожелает плоть, то делает душа. Душа передвигает, а дух разумеет. Бог для спасения человека вложил в него совесть. Дух разумен и все знает о совести. Разбирается в том, что такое хорошо и что такое плохо».

Преподобный Гавриил

В постничестве старец стремился уподобиться преподобному Макарию Египетскому. Этот святой отец один раз в сутки вкушал сухари, хранившиеся в кувшине с узким горлышком, из которого можно было вытащить руку лишь со щепотью высушенного хлеба. В периоды постов до переселения в монастырь Самтавро (в 1990 году) отец Гавриил, как правило, обращался к особому подвигу: он припасал в двадцати литровых стеклянных сосудах воду и сухари, миска с которыми была подвешена на тонких цепях к потолку, и на два-три месяца запирался в своей церкви-келье, из которой часто был слышен его скорбный плач. Матушка Теодора (Махвиладзе), игуменья Бодбийского женского монастыря, рассказывала о старце: «Часто я видела его очень серьезным, в основном в Тбилиси, в церкви, им построенной, где он запирался во время поста и никого не впускал. (Хотя и там ему не давали покоя, все шли и шли к нему, а он никому не мог отказать и принимал всех в своей келье.) Отец Гавриил здесь всегда был задумчивым и сосредоточенным. Никогда не шутил и не юродствовал, обсуждал с нами серьезные духовные вопросы. Здесь он и выглядел по-другому: белая прозрачная кожа, спокойный взгляд. „Я осознал свою немощь“, – часто повторял он. Эти слова звучали очень искренне – он говорил это от чистого сердца. Рядом с ним я теряла чувство времени и не могла понять, часы или минуты длилась наша беседа».

Перед началом Великого поста, в Прощеное воскресенье, отец Гавриил с амвона коленопреклоненно просил у всех прощения. Если он кого-то гневно обличал, а тот до вечера не приходил за прощением, то сам шел к нему и просил его простить. Митрополит Чиатурский и Сачхерский Даниил свидетельствовал: «Старец Гавриил отличался глубоким покаянием. Однажды поздно ночью мне привелось зайти в церковь и я увидел его стоящим на коленях перед чудотворной Иверской иконой Богородицы. Отец Гавриил с плачем просил у Господа покаяния и трижды так ударился об пол головой, что закачались висящие перед иконой лампады».

Когда в определенные Святой Церковью дни для сугубого покаяния старец начинал углубленно жить своей внутренней жизнью, то прерывал свой затвор и молчание всякий раз, когда видел в приходившем к нему ближнем, которого любил как самого себя, боль и бессилие. Он говорил с ним на мучающую его тему, иногда тихо и мягкосердечно, иногда тихо, но строго. В эти минуты не было человека, сердце которого не преисполнилось бы трепетом и благоговением, потому что для каждого было очевидно, что он стоял перед святым старцем.