Южный горизонт (повести и рассказы)

Время было далеко за полночь. А озера все еще не видно. Распласталась бескрайняя степь и нет ей дела до чужих горестей и бедствий. Столько она перевидела за множество веков, что очерствела, ко всему стала равнодушна, безразлична. Когда-то она, эта дряхлая степь, цвела, сияла, словно невеста на выданье, потом по ней примчались свирепые полчища; здесь кипели страсти, царствовали могущественные владыки, крушились полудикие державы. Все терпеливо сносила степь и теперь будто окаменела. Старики говорят: "Ночью степь сбрасывает путы". Видно, то имеется ввиду, что ночной путь кажется всегда длинней и изнурительней.

В аптечке Мысыра оставалось два флакона глюкозы. Это его доля, вполне законно и справедливо. Уже не раз он намеревался проглотить спасительную жидкость, но каждый раз сдерживал себя. Ведь она может еще больше понадобиться кому-нибудь из его спутников. Все вконец измучены и обессилены жаждой.

Шли молча, понуро. Вдруг вместе с Аяпбергеном за спиной грузно рухнул Кунтуар. Упал ничком, как подкошенный. Остальные подбежали к нему. Кунтуар терял последние силы. Он бугрился на песке, точно кит, выброшенный штормом на берег. Еле прохрипел, просвистел:

— Оставьте нас… Идите дальше… Потом подберете… найдете, если сами… уцелеете…

Другого выхода не было… Пришлось оставить двух Старых приятелей в пустынной степи. Мысыр на прощание влил каждому в рот по флакону глюкозы.

Пошли дальше. Ноги переставляли с трудом. Порой казалось, что топчутся на месте. Шли на север, раскрыв рот против ветра. Но и это облегчения не приносило. Тогда сбросили с себя одежду. Перед глазами плыли черные круги, сердце колотилось, подташнивало. Эх, обрушился бы вдруг с неба ливень! Какое бы это было наслаждение! Только, кажется, за все лето не выпало здесь ни одной дождинки.

На востоке начал алеть горизонт. Короткая летняя ночь была на исходе. Если по прохладе им не удастся добраться до жилья, считай, конец. До следующей ночи им не дотянуть.

Шли. Падали. И вновь шли. Впереди по-прежнему Карамерген. За ним, след в след — Мысыр. Значительно поотстав, брел Дильдабай.

— Кареке, как по-вашему, скоро? — спросил, зайдя сбоку, Мысыр.

— Уже недолго, дорогой. Да вот беда, с места почти не двигаемся…

— Давайте прибавим ходу.

— Ойбай… дяденьки-и-и… — раздался сзади дурной голос.

Оба оглянулись. Дильдабай сидел на корточках, прижав руки к животу.

— Что случилось?

— Ты что, бедный?

— Горит все… внутри, дяденьки… Не могу больше… Кажется, умру сейчас… умру…

— Брось, не говори глупостей, милый. До озера уже рукой подать. Вставай. Крепись! Ты ведь джигит, молодой совсем… Вот я, старик дряхлый, и то иду, держусь…

Однако ноги уже не держали Дильдабая. Пришлось и его оставить. А через некоторое время выдохся и старый охотник. Он стал все чаще спотыкаться, потом упал возле чахлого куста полыни. Мысыр растерянно опустился рядом.

— Прости меня, старика, дорогой… — произнес охотник. — Видишь, не могу… сил нет. Но ты не мешкай. Держись справа от Темир-казыка[17] и иди все время вперед. Вскоре выйдешь к старому зимовью. Сразу же за ним пойдут барханы. А в барханах — озеро. Вокруг камыши, куга… Там люди. Возьмешь подводу и приедешь за нами… Ну, иди. Да поддержит тебя дух добра — Кыдыр Алейкисалам!..

Получив благословение старика, Мысыр отправился в путь один. Он потерял представление о времени, ему чудилось, будто он идет целую вечность. А зимовья все не было. Может, давно уже прошел мимо! Взошла заря. Звезды поблекли. Еле заметен еще Темир-казык. А может, это и не он вовсе… Надо спешить. Надо собрать все силы. А то собьется с пути, и тогда они все погибнут. На ногах будто колодки. Велик был соблазн снять ботинки, но не дай бог, еще занозишь ногу. На брюхе далеко не уползешь. Глаза словно пленкой затянулись: все вокруг зыбится, как в тумане. В ушах шумит. Мысль отупела. Идет, тащится, точно в бреду. Вот померещилось огромное море. Он купается, плывет по волнам, размашисто загребает. Вот он вышел на берег. Рядом стоит лодка с парусами. Она полна воды. Господи, да она сейчас перевернется, затонет…

Он напрягается, скрежещет зубами, лишь бы не потерять сознание. Смутно сообразил, что дошел до древнего развалившегося зимовья. Где-то лениво, сыто брехали собаки. Или ему только показалось… Нет, кажется, добрел до жилья, до людей. Значит, ушел-таки от смерти… Жив, жив, жив…

Он еще нашел в себе силы обойти зимовье, дотащиться до бархана, заросшего чахлым кустарником, но подняться на него не смог. Последняя преграда, последний перевал. Он падал. Поднимался. И вновь падал. Полз упрямо, зло, на животе, упирался ногами, откатывался назад, вниз, и опять лез на гребень бархана, цепляясь за колючки, за кусты, полз по-черепашьи. Песок забил ему рот, лез в глаза. Колючие кусты в кровь изодрали руки, липо. Но он не замечал ничего, не чувствовал боли. Он кричал изо всех сил, звал на помощь, но не слышал собственного голоса, ибо голоса не было.