Иван Саввич Никитин

сбросить оковы крепостничества. От последних «песен унылых», таких, как

«Портной», «На пепелище», «За прялкою баба в поняве сидит...», поэт все активнее

переходит к мотивам общественного протеста; даже в кладбищенский сюжет

«Погоста» врывается оптимистическая нота:

Мир вам, старые невзгоды! Память вечная слезам! Веет воздухом свободы По

трущобам и лесам!

Вершиной его последних лиро-эпических творений стал «очерк в стихах»

«Хозяин», где старая для него тема семейного деспотизма приобрела драматическое

вольнолюбивое звучание. В доме купца-самодура звучит песня загубленного им сына:

«На старом кургане, в широкой степи. Прикованный сокол сидит на цепи. • Сидит

он уж тысячу лет,

Все нет ему воли, все нет! И грудь он когтями с досады терзает, И каплями кровь из

груди вытекает.

Летят в синеве облака,

А степь широка, широка...»

Никитин придавал своему «Хозяину» и прежде всего включенной в него

символической песне о «прикованном соколе» принципиальное значение — не

случайно именно это стихотворение он с успехом прочитал 9 апреля 1861 г. в Воронеже

на благотворительном концерте в пользу воскресных народных школ (исполнил он

также рассказ Н. Успенского «Обоз»). «Возвращаясь с литературного вечера,-^

вспоминает очевидец-современник, — мы с большим вол-нениём повторяли*

Сидит он уж тысячу лет, все нет ему воли, все нет!

Но нужно было услышать самого автора, чтобы почувствовать всю волнующую

силу этих стихов. Бледный, с гор*& щими глазами, голосом, в котором слышались

тоска и негодование, поэт воспроизводил незабываемую картину просторов степной

дали и неба и рядом с этим рвущегося на волю сокола».

Никитинская октава «На старом кургане...», если говорить о сроках ее публикации в

журнале «Время», стала его своеобразным гражданским завещанием. Положенный на

музыку Василием Калинниковым «Прикованный сокол» позже превратился в

популярный романс. Рассказывают, когда русские изгнанники находились в Женеве на

положении политэмигрантов, они с большим чувством исполняли его в кругу друзей.

Предстоящая реформа 1861 г. горячо обсуждалась в кругу воронежских друзей

Никитина. Еще в 1858 г. Н. И. Второв, сам десять лет тому назад отпустивший в Казани

на волю своих дворовых людей, составил записку в пользу освобождения крестьян. Он

же 6 августа 1858 г. писал из Петербурга воронежскому знакомому Н. Е. Гаршину

(родственнику писателя В. М. Гаршина) о возможных кровавых последствиях «столь

ненормального положения крепостных крестьян, которое ни в коем случае не могло

80

долго удержаться». Характерны иронично-хлесткие комментарии Н. И. Второва на

полях статьи либерала-реформатора К. Д. Кавелина «О крепостном праве в России».

Так, в сноске к абзацу, раскрывающему невыгодность подневольного труда

земледельцев, имеется пометка, в которой содержится явный намек на медлительность

в проведении реформы представителей царской верхушки. Оценка статьи и направ-

ления мысли буржуазного реформатора видна из реплик его критика: «можно ли писать

такой вздор...», «хоть и чувствует, что мало знает, а все учит» и т. п.

Вопрос о судьбе «прикованного сокола» живо интересовал Никитина; его письма к

Второву и другим корреспондентам полны тревожных размышлений об освобождении

русского мужика из-под ярма крепостного рабства. Причем в начальный период

обсуждения этой проблемы поэт е*йlb испытывал некоторые иллюзии относительно

решения крестьянского будущего «сверху» и был захвачен намечавшимся

демократическим процессом, хотя, правда, и беспокоился sa его свободное течение

{«Не будет гласности, — писал он, — не будет и толку; без нее возгласы о взятках и

проч. и проч. — выстрелы на воздух»). Когда в Воронеже, как и в других городах,

возник соответствующий комитет, щэт испытал разочарование в результатах его

деятельности. «О наделе землею нет и помину, — сообщал он Второ-ву о

демагогических разглагольствованиях местных помещиков. — Заметьте, что это

мнение — почти общее. Как Вам покажутся наши господа с таким умом и

гуманностию такого рода? Здешние крепостники во главе с князем И. В. Гагариным

делали все, чтобы реформа обернулась новой изощренной кабалой для крестьян. О

воронежских «либералах» язвительно писал герценовский «Колокол» 1 марта 1861 г

Никитин жадно ловил все известия, касавшиеся глубоко волновавшей его

проблемы, выражал крайнее нетерпение, если запаздывали свежие сообщения от

Второва, вместе с чиновниками-сослуживцами занятого в министерстве внутренних

дел черновой работой этого рода: «Скажите, ради Христа, что у Вас нового, в каком

положении вопрос об улучшении быта крестьян, — теребил он друга, раздраженно

отзываясь о воронежских обскурантах: — Некоторые помещики поговаривают, что, Бог

дает, все останется по-старому; слышите ли: Бог даст\»

Примечательно, что поэт одним из первых разглядел истинное лицо Шедо-Ферроти

(псевдоним реакционного литератора, агента царского министерства в Брюсселе Ф. И.

Фиркса), познакомившись с французским оригиналом его статьи «Этюды о будущем

России», в которой с целью предотвращения революции проводилась гнусная идея