Иванов день

— Есть, есть, Василь Петрович. И немало. Отстал, отстал ты от жизни! Карпаты теперь не столько край лесорубов и животноводов, сколько край художников. У нас, например, в селе что ни дом сейчас — так там обязательно живет мастеровой человек. Я уж не говорю о таких знаменитых резьбарях, как Василь Джумачук или Василь Дудар. У них всегда бывают серьезные заказы по Художественному фонду, и они работают в своих домашних мастерских.

— Василий Джумачук?.. Василий Дудар?.. — задумчиво спросил Фесюк.

— Да, да, Джумачук и Дудар, они наша гордость, их работы выставляются не только в Киеве и Москве, но и далеко за морями-океанами, в Канаде, Лондоне, в разных там иностранных столицах. Хорошо знал их?

— Когда-то вместе учились резьбарскому делу… У самого Ивана Пентелюка… Товарищами были, нас так и называли: «Три Василя».

— Скажи пожалуйста! — всплеснул руками Кривенюк. — Теперь твои тезки раскатывают на «Волгах», о них пишут в газетах, печатают их фотографии, ну и, конечно, они получают премии и дипломы.

— Голубая «Волга» Василя Дудара?

— Дудара, Дудара, зеленая — Джумачука.

— Голубая «Волга» мне встретилась на дороге, но не узнал я Дудара. На профессора похож, какой же он резьбарь? Чудеса!.. И это на самом деле был Васька Дудар? — не мог поверить Фесюк.

— Дудар, Дудар! Так, пожалуй, ты не узнаешь и Джумачука.

— Ничего удивительного. Сколько лет не виделись? Считай, с самого сорок первого года. Больше тридцати лет, выходит.

— И тебя-то ведь не так легко теперь узнать, Василь Петрович. — Вдруг Кривенюк спросил: — А может, какое-то время поработаешь на сопилках?

— Сопилках?.. — повторил Фесюк, соображая, что бы это могло значить. Играть на сопилках он играл в детстве, когда пас скот, а вот что значит работать на них — не имел понятия.

— Сопилках, сопилках! Пустяковая работа! Там в халупе у нас трудится один дед, приезжий из соседнего района, просится на пенсию. Может, заменишь его? — И, не дожидаясь согласия, он потащил Фесюка сперва к мельнице, а оттуда вниз по крутой каменистой тропке на берег реки.

Здесь стояла небольшая избушка наподобие черной русской бани.

— Привет, дед! — прокричал Кривенюк, переступая порог. — Привел тебе смену.

Дед бросил быстрый взгляд на Фесюка и усмехнулся:

— Где нынче найдешь дураков!

— Как работается? Как выполняешь план? — прокричал Кривенюк.

Дед демонстративно зажал уши руками, потом сказал:

— Глупее не придумаешь работы. Делай с утра до вечера одно и то же. А с планом ничего, справляюсь.

Посреди прокопченной избушки стояла плита, на ней — прокопченная ванна с горячей водой, на углях лежало пять штук раскаленных добела жигал.

С кучи, лежащей слева, дед брал круглую заготовку с просверленной серединой, натренированным движением прожигал на ее поверхности шесть одинаковых отверстий на равном расстоянии друг от друга, а потом одним ловким поворотом жигала прочищал нутро будущей сопилки. Бросив заготовку в кучу справа, дед брал новую. Если она была кривая, он опускал ее в ванну, чтобы потом выпрямить, брал следующую заготовку, совал остывшее жигало в угли, хватал рядом раскаленное — и все повторялось сначала.

— Из чего нарезают заготовки? — спросил Фесюк, наблюдая за механической работой деда.

— Из простой лещины, — ответил дед.

— И большие бывают заказы?

— Сорок тысяч штук в год, — на этот раз ответил за деда Кривенюк как человек более осведомленный и в какой-то мере «администрация». — За них платят золотом, Василь Петрович. По десять — пятнадцать тысяч берут только Япония и Канада. Мне-то приходится заколачивать ящики!

Фесюк взял прокопченную палочку, пахнущую дымком, повертел в руках, бросил в кучу.

— Ты не смотри, Василь Петрович, что у нее никакого сейчас виду, — прокричал Кривенюк, — очистят, окрасят — и любо будет глядеть и играть на ней.

Фесюк молча вышел, Кривенюк поплелся за ним. Уже поднимаясь к мельнице, Фесюк сказал:

— Нет, это занятие не для меня.

Вышли к мельнице, молча прошлись по берегу.

Вдруг Кривенюка снова осенило:

— Василь Петрович! — Он судорожно схватил его за рукав. — А может… будешь делать вишенки? — И посмотрел на него каким-то новым, оценивающим взглядом.

Фесюк перехватил этот взгляд и весь насторожился. Но спросил:

— Это еще что за вишенки?

— Идем, идем, все расскажу и покажу! — И, сильнее обычного припадая от волнения на левую ногу, Кривенюк повел Фесюка по тропке, ведущей к соседнему горбу.

Фесюк еле поспевал за ним.

Не заходя в дом, Кривенюк затащил гостя к себе в мастерскую, с грохотом снял замок, отбросил дверь. Это было нечто напоминающее сарай и гараж, половину занимал «Москвич» синего цвета. Еле-еле протиснувшись между стеной и машиной, они прошли в темный закуток. Кривенюк включил лампочку на двести пятьдесят свечей, и под ее ослепительным светом Фесюк увидел небольшой и простенький токарный станок, покрытый толстым слоем древесной пыли и опилок, рядом на полу — гору дощечек трех-, четырехсантиметровой толщины и примерно тридцатисантиметровой длины.