Иванов день

В это время в его родном селе открыли восьмилетку, и при распределении он попросился домой. Ему охотно дали туда направление. Кто другой поехал бы в этот глухой медвежий край?.. Максим стал преподавать историю. А через год он женился на математичке. Марийка тоже была родом из этого района, и если он был из северной его части, то она — из западной, из самого крайнего села, расположенного на левом берегу Черемоша.

В последние годы Карпатские горы, сады, полонины все чаще и чаще снились Василию Фесюку. Если он встречал человека с Прикарпатья, то готов был ему отдать последнее, хотя не таким уж был щедрым, умел беречь копейку.

За тысячи километров от Карпат время двигалось удивительно медленно. Год равнялся десятилетию. Иногда Фесюку казалось, что в этих далеких краях он прожил сотню лет. А за сотню лет, был уверен, всеми забыты и военные, и первые послевоенные годы, вокруг живут новые люди с новыми интересами, и до него, простого селянина, уже пожилого человека, когда-то провинившегося и давно искупившего вину, никому не будет никакого дела.

Красивых мест хватало и в Сибири, и на Украине, и в средней части России, и на приднепровской Украине, и во многих других местах, где ему пришлось побывать и поработать в последние годы. Плотники и столяры всюду были нужны. И женщин было много хороших, незамужних и вдовушек, красивых и симпатичных.

Но никакие соблазны не остановили его. С каждым годом он все ближе и ближе оказывался к родным местам. Очень хотелось посмотреть и на сына. Сейчас он сам отец, за тридцать должно быть ему.

Фесюк очень гордился Максимом. Когда он из письма Марии, свояченицы, узнал, что сын закончил институт, то три дня пировал с соседями, места себе не находил от радости.

Посмотреть на сына было заветной мечтой Фесюка. Сын — учитель, собирается стать ученым! Это же немыслимо было даже себе вообразить до воссоединения западных областей с Украиной. За все годы, что он помнил себя, из их села вышел один адвокат — пан Танасий, и это был сын войта. Мужику дорога в университет была заказана. А тут — учитель, к тому же истории. Истории!.. Нет, невообразимо, невообразимо! А то, что сын не пишет отцу, не отвечает на письма, — его тоже можно понять. Сердится, сердится, не может ему простить смерти матери. Верил: встретятся — и все образуется. Верил еще, что заново начнет жизнь, сил у него еще много, и возраст еще не такой страшный — шестьдесят три…

ГЛАВА ПЯТАЯ

И опять подолгу отдыхал Василий Фесюк, наработавшись по дому. Теперь он уже садился не на ступеньки крыльца, а на новую скамейку, поставленную перед калиткой, на виду у всего села.

Уже, кажется, он сделал все первоочередные работы. И крышу залатал, и окна застеклил, и дров нарубил, завалив ими сарай.

Садился он на скамейку все еще с затаенной надеждой и долгим взглядом провожал каждого проезжающего по дороге или бредущего по горным тропам. Нет, никто не сворачивал к его дому.

— Да, так и околеешь в одиночестве. Стоило ли ради этого стремиться домой? — спросил он как-то вслух и поймал себя на этом. — Вот уж и заговариваться стал!

Но однажды к нему направилась старушка. Он со страхом смотрел, как она, покачиваясь из стороны в сторону, поднимается по тропке. Старух он боялся пуще огня. На всякий случай вошел во двор, прижав ногой калитку, и облокотился на нее.

Это была старая карга, суматошливая баба в очках. Она говорила такой скороговоркой, что он еле ее понимал. Из утешительниц! Из церковного окружения!.. Спросила, почему он не ходит в церковь, ведь он когда-то был близок к ней, веровал в бога. Не нужна ли ему какая помощь, не хочет ли покаяться в церкви истинно православной, а не греко-католической, какой он знал ее раньше?

— Нет, ничего мне не надо, — ответил Фесюк.

— Подумайте, подумайте, не торопитесь с ответом, — строго проговорила утешительница, поблескивая стеклами очков.

— А что мне думать-то! — запальчиво ответил Фесюк. — Бог, бог! Сам будь неплох, говорят русские.

— Трудно на старости лет без бога!

— Сыт, сыт богом по горло! — прокричал он уже в каком-то бешенстве и резанул ребром ладони под самый подбородок. — С божьим именем ведь в войну залили кровью Украину!

— Тогда церковь была униатской!..

— Но бог-то один!..

Утешительница со страхом отпрянула от калитки, торопливо крестясь.

Уходила она, мелко-мелко семеня кривыми подагрическими ножками. Теперь он мог ее всю разглядеть.

В эти дни к нему приходил еще один посетитель. Пришел к вечеру, постучал. Открыл Фесюк дверь — и отпрянул от неожиданности.

— Узнаешь? — спросил человек.

Конечно, узнал. Только весь скрючился, мерзавец, опирается на палку. Узнать его было легко по широко расставленным совиным глазам, которые, как казалось, никогда не закрывались, не мигали, вообще ни на что не реагировали. Потому-то и псевдо у него было Сова. Но Фесюк сказал:

— Нет, не узнаю.

— Должен, должен.

— Не знаю, не знаю, иди себе с богом! — И взялся за дверную ручку.