Иванов день

На спинке стула висела вылинявшая солдатская гимнастерка с двумя поблескивающими орденами Славы и многими медалями, среди которых виднелись и «За отвагу», и «За боевые заслуги».

— Выходит, ты герой, — самым мирным тоном начал Тигр, командир боевки, конопатый мужичок из недавних полицаев откуда-то из-под Ровно, и провел пальцами по орденам и медалям. — За какое геройство получил награды и где?

Однорукий тоже самым мирным образом стал рассказывать: артиллерист, старший сержант, прошел всю войну…

— Значит, Слава третьей степени?.. — прищурив глаз, точно нацелив в него пистолетом, спросил Тигр.

— Получил за Днепр, за Днепр! — ликующим голосом проговорил однорукий.

— А Слава второй степени?

— За Берлин, за Берлин!

— А руку где потерял?

— Там же — в Берлине! В фашистском логове!.. Случилось это уже в последние дни апреля, считай, Берлин был уже взят… Не повезло нашему расчету!.. Рядом с огневой позицией разорвался снаряд, всех в расчете поубивало, а мне вот оттяпало руку… — Вздохнул, вытер пот со лба, посмотрел вокруг. — Все же остался жив, хоть и полежать пришлось больше месяца в госпитале. Все же дома, вот жена, дети, мать…

— Значит, как я разумею, — продолжал мирно допрашивать однорукого Тигр, не спуская с него прищуренного глаза, — ты по мере возможности помог разгрому немцев?

— Да, да, по мере возможности, — смущенно проговорил однорукий, переминаясь с ноги на ногу.

— А ведь должен был знать, что великая Германия — наш друг, соборную Украину мы могли бы сотворить только с помощью немецкого оружия? Должен был знать?

— Да ведь он, немец, гад и разбойник…

Однорукий не успел договорить, как Тигр вдруг взревел, как зверь, как тигр — не зря ему дали такое псевдо, — и, выхватив пистолет, трижды выстрелил в живот старшему сержанту.

Однорукий грохнулся на пол, обливаясь кровью. В поднявшемся в комнате вое и крике Фесюк пытался выбежать из хаты, но ему преградил дорогу стоявший у дверей автоматчик. Тогда он закрыл уши и уткнулся головой в угол, под распятие, но получил такой удар прикладом по спине, что вынужден был повернуться и испить чашу до дна.

Однорукий, лежа на полу, молил:

— Убейте меня, только семью пожалейте… Семью, семью пожалейте… — Теперь-то он понял, что за ночные гости пожаловали к нему.

— Пожалеем, пожалеем! — ответил Тигр, пряча пистолет в кобуру.

Но тут выскочила из постели больная с лихорадочно горящими, сумасшедшими глазами, налетела на Тигра, схватила его за горло… Она была оттеснена двумя дюжими бандеровцами, один ударил ее ножом в бок, а второй добил ударом в сердце.

— Пожалеем, пожалеем, — проговорил Тигр.

На середину комнаты, потрясая поднятыми над головой кулаками, теперь выбежала старуха, мать однорукого. Она не кричала — выла…

— А тебя, старую, — отталкиваясь от нее обеими руками, сказал Тигр, — что ты народила такого героя, мы тоже пожалеем. — И он дал знак своим головорезам.

Старуху схватили под руки, поставили на колени в лужу крови рядом с сыном, один из бандеровцев зажал ее распущенные седые волосы под сапогом, низко пригнув голову к полу, а второй ударом топора, которым разваливают на поленья чушки, отсек голову…

Однорукий еще был жив, хотя метался в агонии. Теперь он еле слышно твердил одно:

— Детей, детей пожалейте…

— Пожалеем, пожалеем, — ответил однорукому Тигр, и детей с силой выдрали из-под вороха одеял и подушек, куда они зарылись с головой.

Обезумевшие мальчик и девочка пали ниц, схватили в объятия сапоги Тигра, стали причитать:

— Дяденька, мы вам будем пасти коров и овечек, не убивайте нас…

Но это не произвело на Тигра никакого впечатления. На акциях он уже привык к тому, что дети вымаливают себе жизнь любыми обещаниями, чаще, правда, — пасти коров и овечек. Что они могут еще пообещать?

— Дяденька…

— Дяденька…

Но дяденька стоял как монумент, он думал, потом изрек:

— Нет у меня ни коров, ни овечек.

— Дяденька, мы вам будем лизать сапоги, они у вас всегда будут чистые, не убивайте нас…

И, не дожидаясь согласия, они стали слизывать с его сапог пыль и грязь.

Тигр ждал. Дети уже задыхались, языки у них стали черные, как головешки. Но когда сапоги были вылизаны до блеска, над детскими затылками прогремело по выстрелу…

Все было кончено, акция была выполнена.

Дверь распахнулась, первым выскочил на улицу Фесюк, за ним степенно вышел Тигр. Замыкающий опрокинул лампу на пол, и огонь сразу побежал по сухим доскам.

— Облейте все постройки бензином, — приказал Тигр. — И бегом, бегом! — Но Фесюка он остановил: — Все видел?

Того била нервная дрожь.

— Все, все!

— Все понял?

— Все, все!

— Ну, теперь иди себе с богом и не балуй…

Фесюк бежал быстрее всех. Когда он остановился на опушке леса, чтобы перевести дыхание, огонь уже высоко взметнулся над покинутой хатой и всеми постройками.

Изнурительная война с бандеровцами продолжалась долго. Фесюку еще повезло, он вышел из игры осенью 1947 года, когда головной схрон куреня, где он находился, был блокирован чекистами.