Иванов день

Многие в селе понимали, что успеха гитлеровцев — дело временное, что скоро все должно измениться, Советский Союз — великая держава. В победу советского оружия твердо верила и жена Фесюка — Иванна. Она всячески предостерегала Василия от тесных связей с националистами. Она и других предостерегала, в чем проявила неосторожность, была замечена и занесена в соответствующие списки для расправы. Но пока ее не трогали. Пока в селе уничтожали коммунистов, комсомольцев, активистов, евреев, поляков, как это ежедневно делалось и в тысячах других сел и сотнях городов Западной Украины.

Ксендз Сагайдачный (он страшно сердился, когда его называли попом) и сам поверил в свои рассказы о падении Москвы и Ленинграда. По этому поводу он устроил крестный ход: просил всевышнего о скорейшем уничтожении всего Советского Союза. На крестный ход собралась оуновская верхушка из ближайших сел, пришли представители церковных парафий, и тысячная процессия направилась на кладбище. Впереди несли гроб, набитый советскими книгами и журналами, символизирующий «безбожную коммунию». Вырыли глубокую яму, главную речь произнес сын войта, адвокат пан Танасий, приехавший из Станислава, опустили гроб в могилу, а сверху насыпали большую земляную гору наподобие кургана, чтобы не выскочила советская власть обратно.

Василий Фесюк тоже стоял в толпе, тоже слушал речи, но относился ко всему происходящему как к чему-то несерьезному, вроде спектакля самодеятельности, на котором ему однажды пришлось побывать в Косове.

А вот когда через некоторое время его включили в тройку по оказанию помощи оуновской полиции «мобилизовать» молодежь для отправки в фашистскую Германию, а там еще через некоторое время направили с районной депутацией на проводы в ту же Германию продовольственного эшелона, тут-то он и почесал себе затылок… Задуматься ему еще пришлось и потому, что с некоторых пор его стали избегать кореши — Василий Джумачук и Василий Дудар, — а ведь с детства были вместе, хотя и жили на разных горбах, вместе бегали в школу, вместе пасли скот, вместе получали подзатыльники от сурового и старого Ивана Пентелюка. Правда, перестали с ним знаться и многие другие сельчане… Кинулся Василий Фесюк за помощью и советами к Иванне, но она посмотрела на него как на обреченного. Чем она могла ему помочь и что могла посоветовать?

Отступать было некуда и уже поздно. За отступничество полагалась смерть, уничтожение семьи, а то и целого рода.

А потом, когда в 1944 году советские войска погнали немцев обратно к границе и оказались в западных областях Украины, то многие, чьи руки были обагрены кровью безвинных людей и кому не предписывалось уходить в подполье, бежали в прикарпатские леса и Карпатские горы. Бежало много полицаев, охранников лагерей смерти, эсэсовцев из разгромленной дивизии СС «Галичина», палачей из гестаповских команд уничтожения, уголовников, погревших руки на войне; бежали и причастные к гитлеровской администрации, в первую очередь из идейного центра бандеровщины — из города Львова, а также из других городов и сел Львовской, Дрогобычской, Тернопольской, Волынской и Ровенской областей.

С оружием в руках ушли в лесные схроны оуновцы из равнинных мест и горных сел Прикарпатья, в том числе войты, бургомистры, старосты, многие ксендзы, дьяки и монахи.

Вооруженные отряды оуновцев стали сводиться в курени, сотни, четы и рои, — они перестраивались на чисто военный лад.

Ушел в лес и Василий Фесюк. Он был бы рад, конечно, остаться дома, но понимал, что не станут оуновцев гладить по головке за сотрудничество с немцами. Больше же всего он боялся мести бандеровцев. Всем оуновцам было велено идти в леса и горы, и ослушаться было нельзя. Об этом в своих последних проповедях, ссылаясь на пасторские послания из Львова, предупреждал и ксендз Сагайдачный, грозя небесными карами; он и сам поклялся уйти в лес вместе с тремя сыновьями. В первые же дни ухода летучие боевки перевешали и перестреляли всех, кто пытался дезертировать, кто притворился больным, кто членовредительствовал. Уничтожили их семьи, спалили дома.

В лесу Фесюк неожиданно встретился с проводником Станиславом Дмитриевичем. Это уже был не представитель, пусть даже очень важный и из самого главного провода ОУН во Львове, а один из верховодов куреня. Одет во все черное, военное, эсэсовское, с тризубом на околыше кожаной, отороченной черным каракулем шапки. Оказывается, как потом узнал Фесюк, Станислав Дмитриевич приезжал к ним в село не ради того, чтобы полюбоваться на гуцулов и восхититься их резьбой и вышивкой, а инструктировать строительство тайных убежищ в глубине лесов и гор. Человек он был дальновидный! Невзирая на немецкие победы первых месяцев войны, он в это время в глубоком тылу, за тысячи километров от Москвы и Ленинграда, проверял надежность и скрытность построенных схронов, один из которых приглядел и для себя. И вот как он пригодился.

Узнав от Фесюка, что тот включен в сотню, которой командует сам войт, он велел пойти к нему и сказать, что Станислав Дмитриевич приказывает перевести его, Фесюка, в саперную группу.