Иванов день

— Скажи пожалуйста, и отчество мое не забыл!.. Ладно уж вспоминать, — махнул рукой Фесюк. — Ты лучше расскажи, где и кем работаешь.

— Упаковщиком при складе, Василь Петрович. У нас ведь в колхозе прибыльное подсобное хозяйство. Мастерская по производству сувениров, ну и штат резьбарей по дереву, всякие шкатулки и тарелки выделывают. Резьбарь сейчас — главная фигура в наших краях. Все стали сходить с ума по гуцульскому искусству. И не только у нас, но и за кордоном. Может, за старое возьмешься, будешь резьбарить?

Фесюк покачал головой, разжал пальцы?

— С этакими руками? Нет, резец любит чуткие пальцы, не гожусь. А вот плотничать или столярничать — есть еще силы. Правда, в последнее время что-то побаливает спина, да и радикулит донимает.

— Делал бы ты двери и оконные рамы, купался бы в деньгах. Дома́-то сейчас возводят быстро, кирпича сколько угодно, а вот где достать все остальное? Мастеров ныне мало осталось, молодежь на это дело не идет, ей подавай технический прогресс, а кто будет крыть крышу? Печь ставить? — Почесал затылок, вздохнул. — Как подумаешь, кругом одни проблемы, Василь.

— Боюсь, что тяжелую работу мне теперь трудно будет делать, мне что-нибудь полегче.

— А то устраивайся к нам в мастерскую, помогу тебе. Будешь надомником, в мастерской все равно мало места, в две смены работают.

— Подумаю, время есть, — сказал Фесюк. — Куда спешить? Дети хлеба не просят.

— Лишние гроши не помешают. Новый дом поставишь.

— И на кой бес он мне? И в этой хате доживу свой век. Правда, ее придется как следует отремонтировать — и крышу новую поставить, балки сменить. Я уже понемногу начал, не заметил новые ступеньки на крыльце?

— Нет, не заметил. Да ведь темно.

— Жить все-таки надо. Но как? Ты ведь все знаешь. — Посмотрел на Гриня Кривого все-таки с усмешкой. Подумал: «За неимением лучшего хоть дошлого Кривенюка иметь другом».

— Я тебе так скажу, Василь: вести себя надо тише воды, ниже травы. Как я! Никуда не суюсь, никого не поучаю. Сам знаешь: народ ничего не забыл, живы и дети, и внуки погибших. А имена погибших выбиты на мраморе памятников. Когда освоишься дома, поезжай, посмотри, сколько памятников поставлено в Карпатах. В каждом селе! И на всех — имена. «Никто не забыт!» — это они. «Ничто не забыто!» — это мы с тобой, люди с подмоченным прошлым. Об этом всегда надо помнить.

Фесюк разлил остаток водки, чокнулись, выпили. Гринь Кривой продолжал свой рассказ:

— Недавно выставили троих из соседнего села. Тоже отсидели свой срок — ну, у этих было побольше твоего! — и вообразили, что теперь им все можно. Стали задирать знакомых, поругивать порядки в селе, как-то и драку учинили. Собрал наш председатель колхоза общее собрание — и выставили голубчиков из села, да еще обратились в область, чтобы их и из области выставить куда-нибудь подальше. А то тут приехал погостить к родне некий Глибчук — когда-то состоял в космачском курене. Отсидел свой срок, жил в Караганде, говорят, неплохо устроился. Так вот стал этот Глибчук задирать соседей, затеял драку с прохожими. Покуролесил он тут дня три, пока не собрались родные погибших и не проучили его. Недели две пролежал этот Глибчук в больнице, потом жена увезла его в свою Караганду, говорят, там он и отдал богу душу…

— Да, веселый мы с тобой затеяли разговор. — Фесюк встал, прошелся по комнате, остановился у газовой плитки. — Ты лучше покажи, как с газовым баллоном обращаться. А то еще хату взорву. В этой комнате я и думаю обосноваться, здесь мне будет тепло и стряпать себе близко.

Кривенюк охотно исполнил его просьбу, зажег плитку. Хотел поставить чайник, но в ведре не оказалось воды. Тогда он подхватил его и пошел к колодцу. Услужливый был малый.

Глядя, как он бегает, припадая на левую ногу, Фесюк вспомнил прошлое. Был Гринь Кривой шустрым бандеровцем, правда, лет тогда ему было совсем немного. Левая нога у него была короче, хотя подошва на его постоле была на четыре сантиметра толще, должна была вроде уравнять с правой. Бегал он и тогда хорошо, всюду его можно было встретить с автоматом. Он-то, говорили, и убил хромого сторожа сельсовета. Будто бы не терпел хромых! Хотел быть хромым в единственном числе, без конкурентов. Зверствовал, говорят, и в соседних селах Покутья. И там поубавил всех хромых и заодно — всех слепых. Но сам-то Кривенюк все отрицал, обижался, когда говорили про него такое.

Но вот дверь с шумом распахнулась, и Гринь Кривой своим зычным голосом прокричал:

— Чай лучше греть из свежей воды, не правда ль, Василь? Я всегда дома лаюсь со своими, а им плевать, какой подать чай.

— Да, да, — поддержал его Фесюк. — И самому лучше заваривать, дело это не женское, это я хорошо понял в Сибири. Вот где пьют крепкий чай! — Но мыслями он был далеко, многое и другое ему вспоминалось.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Наработавшись по дому, Василий Фесюк садился отдыхать на ступеньках крыльца и долго-долго смотрел на село. Каждый раз ловил себя на том, что не узнает его: такое село ему не мечталось и не снилось.