Из индийской корзины

Желчный, шокирующе откровенный герой Кхушванта Сингха на первой же странице с натуралистическими подробностями описывает неприглядные стороны современного Дели: «гангренозное разрастание крикливых рынков», «убогие постройки над мертвой рекой», «вонь дренажных каналов» и «мокротные плевки на тротуарах». Ту же цепкость он сохраняет и при взгляде на Бхагмати: «с темной кожей и оспинами на лице», «короткая и толстая», «с неровными, желтыми от жевания табака зубами», «с непристойной речью и еще худшими манерами». Внешний вид определяет первую реакцию, но важнее, по мысли героя романа, слушать свое сердце, а не голову, и тогда заблестит аквамариновое небо Дели над совершенными формами куполов и минаретов, земля запахнет жасмином, а Бхагмати станет похожей на храмовую танцовщицу с устами, благоухающими гвоздикой… Я пытаюсь объяснить, что хотя я испытываю омерзение от жизни в Дели и стыжусь своей связи с Бхагмати, я не могу слишком долго находиться вдалеке от них.

Герой романа, оказываясь в стесненных финансовых обстоятельствах, водит по Дели иностранных туристов, предпочитая, впрочем, туристок. Бхагмати же он показывает особые — находящиеся в стороне — достопримечательности: их тянет друг к другу (занимающаяся проституцией Бхагмати предпочитает журналиста другим клиентам), но такая разрывающая конвенционалистские рамки пара не может открыто появиться ни в общедоступных местах, ни в «делийских салонах». Любовники отправляются на прогулки в наиболее заброшенные части города — так в роман инкорпорируются исторические главы, рассказывающие о переходящем из рук в руки Дели через трагические коллизии в жизни его обитателей. Почти любой персонаж — исторический или вымышленный — мог бы сказать о себе словами Мусадди Лала Каястхи, писца при дворе делийских правителей XIII в.; Меня не признавали индусы и избегала собственная жена. Меня использовали мусульмане, которые при этом сторонились моего общества. Я был как хиджра, который ни то ни другое, но над которым все измываются.

Переплетение индусско-мусульманской истории города с жизнью хиджры-любовницы — то ли индуски, то ли мусульманки — могло бы остаться чисто композиционным приемом, если бы параллелизм повествования не вскрыл типологического сходства между двумя уродливо-прекрасными привязанностями героя романа. И образ города, и личность хиджры не обладают четкими контурами: оба находятся в промежуточном состоянии — от одного правителя/клиента к другому; транзит предполагает не устойчивую, но подвижную, определяемую условиями транзита идентификацию. Мимолетная эмоция, которую хранит память, оказывается важнее сконструированного имиджа: Я уже сказал, что у меня в жизни две страсти — мой город Дели и Бхагмати. У них есть две общие черты: с ними весело и они бесплодны.

Жизнь самого героя напоминает взлеты и падения его родного города: он стареет, его перо теряет остроту и он становится менее привлекательным для окружающих. Его (как и Кхушванта Сингха) наполняет незаживающей болью воспоминание о кровавом разделе страны на два государства в 1947 г. и пугает обострение межконфессиональной напряженности в обретшей независимость Индии. Он на свой лад «передергивает» конец предания, приписываемого «Рамаяне», и объясняет, что, тронутый преданностью хиджр, Рама благословил их следующими словами: «В 1947 году вы получите Хиндустан в свои руки».

События, описанные в «Дели», завершаются 1984 годом, когда в результате мести со стороны сикхских сепаратистов, изгнанных по приказу Индиры Ганди из «Золотого храма», сикхской святыни в Амритсаре, премьер-министр страны погибает от пуль, посланных собственными телохранителями-сикхами. В Дели начинаются сикхские погромы, и постаревшая Бхагмати через окрашенный в цвет крови город спешит на помощь своему другу-журналисту, по конфессиональной принадлежности сикху (как и Кхушвант Сингх). Сикхские квартиры уже помечены специальными знаками, но Бхагмати надеется, что погромщиков остановит традиционный страх перед непреодолимой мощью проклятия, посланного хиджрой. Развязка остается неизвестной, но неопределенность интерпретации (как и в случае с видоизмененным пророчеством Рамы) элегантно соответствует общей поэтике романа.

Джон Ирвинг, «Сын цирка» (1994)