Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Мне плевать, что вам кажется! — нюхая табак и щедро рассыпая его по полу, в нетерпении притопнул дрожавшей икрой он[42]. — Меня это не интересует, и вы не у себя в безмятежном Неаполе, где я имел глупость сделать вас королём! Зарубите себе на носу, Мюрат! Вы в дикой, враждебной стране, чьё обезумевшее в своём фанатизме население жжёт города и избавляется от имущества, словно это какие-то ненужные, надоевшие игрушки! Наполеона трясло от гнева, и он едва сдерживался, чтобы не ударить красавца маршала по лицу или вцепиться в его любовно завитые, покоившиеся на плечах кудри.

— Подойдите к столу! — коротко бросил он не смевшему поднять глаз королю, чьё королевское достоинство улетучилось в одночасье. Мюрат имел вид побитой собаки, или, лучше сказать, описавшегося щенка. — Вам надлежит остановить бесполезное движение вашей кавалерии по Рязанской дороге. Даю вам день, чтобы развеять свои иллюзии относительно местонахождения русских. Ищите их справа от себя! — наставлял его унявший гнев Бонапарт. — Берите южнее! Уверен, старая лиса затаилась здесь! — водил он по карте раскрытой ладонью, при этом его пальцы постоянно кружились вокруг Подольска.

— Я перемещу мой авангард на Калужскую дорогу, сир!

— И правильно сделаете! А я прикажу Понятовскому выдвинутся к Подольску, а затем, если он не обнаружит русских, к Серпухову. Пускай его поляки пошевелятся и там поищут Кутузова! А то возомнили себе, что кампания окончилась! — неожиданно милостиво улыбнулся он и потрепал Мюрата за ухо. — А теперь ступайте и займитесь Кутузовым, а не вашими друзьями казаками. Найдите его! Нужно разбить русских окончательно и бесповоротно, лишить Александра армии, и вот тогда конец кампании! — нехотя оторвался от королевского уха Бонапарт, расставаясь с вернувшимся к жизни маршалом.

После ухода Мюрата и учинённой ему выволочки лицо Наполеона вновь приобрело мрачное выражение. Он повалился в кресла и прикрыл глаза. «Как? Как достичь мира с Александром? Как, чёрт возьми, заставить царя пойти на него?!»

То, о чём он говорил с Мюратом — «сокрушительная победа и конец кампании», — на самом деле не являлось для него непреложной истиной. Тем паче что эту сокрушительную победу нужно было ещё и добыть. «Подобная битва, как на реке Москве, и не один Александр останется без армии», — старался быть честным с самим собою Наполеон.

— Сир! — прервал размышления императора секретарь.

— Что вам, Лелорнь? — отозвался недовольный голос из глубины кресел.

— Пришёл месьё Тутолмин — директор сиротского Воспитательного дома. Ваше величество изволили отправить меня туда с повелением явиться…

— На ловца и зверь бежит! — в живейшем нетерпении оборвал он Лелорня и, стремительно поднявшись с подушек, приказал просить посетителя в парадный кабинет.

Через минуту туда вошёл сухощавый пожилой человек с морщинистым вытянутым лицом и, учтиво поклонившись, вопросительно застыл посредине залы.

— Прошу садиться, генерал. — Наполеон предпочёл переложить гражданский чин Тутолмина (тот являлся действительным статским советником) в военный и указал на ближайший к нему стул, а сам расположился в некотором отдалении на диване. — Я удовлетворил вашу просьбу, переданную графом Дюронелем, и приказал выставить караул конной гвардии под началом опытного офицера вокруг вверенного вам Воспитательного дома.

— Благодарю вас, ваше величество, за проявленную заботу о несчастных сиротах. Караул прибыл и уже исполняет свои обязанности.

— Пустяки, генерал. Эта мой долг христианина, императора и отца. — При мысли о сыне, малолетнем короле Римском, лицо Бонапарта прояснилось.

— Императрица Мария Фёдоровна, августейшая и всемилостивейшая матушка государя нашего, неусыпно тщится о здоровье, благополучии и должном воспитании детей, вверенных её милостями моему надзору и попечению, — по-старомодному выспренно начал Тутолмин.

— Нам ведома великая попечительская миссия вдовствующей императрицы, генерал. Что касается нас, то моё изначальное намерение было сделать для всего города то, что теперь я могу сделать лишь для одного вашего заведения. Я бы желал поступить с Москвою так, как поступал с Веною и Берлином, которые и поныне не разрушены. Но русские сами захотели предать пламени свою столицу и, чтобы причинить мне временное зло, разрушили созидания многих веков. Рапорты, кои я ежечасно получаю, и пойманные за руку поджигатели доказывают достаточно, откуда происходят варварские повеления чинить таковые ужасы. Расскажите об этом императору Александру, которому, без сомнения, неизвестны эти злодеяния. Я никогда подобным образом не воевал. Воины мои умеют сражаться, но не жгут. От самого Смоленска я не находил ничего, кроме пепла.

Тутолмин смиренно выслушал эту экспансивную, более похожую на жалобу тираду и попытался было ответить, но взмахом руки Наполеон остановил его.

— Известно ли вам, генерал, что в день моего вступления в Москву Ростопчин выпустил заключённых из тюрем и вывез пожарные трубы?