Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Вслед за казаками Иловайского из отряда пленённого французами генерала Винценгероде тем же днём в Кремле появился генерал-майор Бенкендорф[69]с гусарским полком и временно принял на себя должность коменданта Москвы. Страстное желание послужить Отечеству побудили Павла искать встречи с новым комендантом. Взяв за руку Акулину, он отправился на его поиски, наказав Пахому быть в Арсенале и сторожить разобранный станок и припасы. Бенкендорфа он застал выходившим из Успенского собора с круглыми от ужаса и негодования глазами. Сопровождавший генерала флигель-адъютант пребывал в не менее растрёпанных чувствах. — Отправляйтесь на квартиру к Иловайскому, князь, и распорядитесь касательно караула, — приказал Бенкендорф, останавливаясь в дверях собора. — Попросите его не жадничать и выделить нам человек шесть, а лучше с десяток, — напутствовал он садившегося на великолепного белого коня князя. — А ты печать мою принеси немедля! — приказал он вальяжно сидевшему на козлах и считавшему мух казаку.

Соскочив на землю и напрочь забыв про сон, тот опрометью побежал исполнять приказание начальника. Пользуясь возникшим замешательством и временным одиночеством Бенкендорфа, Овчаров выдвинулся вперёд, и их глаза встретились.

— Ротмистр Овчаров, ваше превосходительство! — решительно отрекомендовался Павел. — Оказался застигнутым неприятелем в госпитале, — предваряя законные вопросы касательно своего внешнего вида и опасаясь, что с ним не станут разговаривать, одним духом выпалил он. — Разрешите обратиться к вашему превосходительству!

— Ежели у вас какая нужда… — в некотором недоумении проронил Бенкендорф.

— Ещё какая, ваше превосходительство! — ответил он в горячности и вручил охранный лист за подписью Кутузова, который в преддверии скорых перемен предусмотрительно забрал у Анны во время последнего визита в Мятлевку.

— М-да, пресерьёзная рекомендация, — внимательно ознакомившись с содержанием бумаги, протянул Бенкендорф, с живым интересом изучая Овчарова и переводя любопытствующий взгляд на стоявшую чуть поодаль Акулину.

— Ежели ваше превосходительство изволит дать мне лошадей, я бы перевёз свою воспитанницу и слугу, — Пахом был также упомянут в охранной грамоте Светлейшего, — к невесте в усадьбу, а после, ежели вы дозволите, присоединился бы к вашему отряду.

— С удовольствием исполню вашу просьбу и зачислю вашу милость в свой гусарский полк.

— Счастлив служить под началом вашего превосходительства! — с воодушевлением поблагодарил генерала Павел.

— А вот и Григорий возвращается! — указал на спешившего к соборной паперти казака Бенкендорф.

— Вот, ваше превосходительство! — доложился запыхавшийся Григорий и передал печать начальнику.

— Храм должно закрыть, дабы народ не узрел безобразных кощунств, в нём содеянных, — пояснил своё решение он, кивая на отворенные двери собора. — Извольте взглянуть, ротмистр, что сотворил неприятель, — пригласил он войти внутрь обители, сам оставаясь в дверях, явно не желая вновь травить себе душу.

Картина разрушений и отвратительного глумления предстала перед Овчаровым. В выбитые взрывами окна свободно врывался ветер, поднимая пыль и разные нечистоты. В нижнем ярусе иконостаса выставленные из своих мест иконы валялись ободранные на полу. У образов лики святых были исцарапаны и обруганы лишением глаз, запачканы и зверски, будто алчущими когтями, изорваны. Мощи святых и чудотворцев были также изуродованы и залиты краской, гробницы их наполнены нечистотами, украшения с самих гробниц сорваны. Всё, что могло возбудить или ввести в заблуждение своей ценностью, было похищено, алтарь опрокинут, вино из выбитых бочек пролилось на пол, а людские и конские трупы, а также кучи навоза и гниющих овощей источали отвратительное зловоние и наполняли им священные своды, которым полагалось благоухать ладаном.

В присутствии Григория, Овчарова и бывшего с ними корнета, на которого было больно смотреть — молодой человек нетвёрдо стоял на ногах и шатался, потрясённый ужасом увиденного, — Бенкендорф наложил печать на двери собора и приказал находившемуся в полной прострации и мало на что годившемуся на тот момент корнету оставаться на месте и дожидаться прихода караула с князем.

— Ежели вы согласны сопроводить меня, ротмистр, я желал бы осмотреть Воспитательный дом и иные московские присутствия, однако ж ваша… воспитанница, — на минуту замялся генерал.

— Девочка поедет с нами, ежели вы позволите, разве что к больным и раненым не пойдёт.

— Гришка, седай на козлы! — весело скомандовал Бенкендорф, пропуская вперёд Акулину с Павлом.

Против сгоревшего Винного двора им встретилась коляска, запряжённая парой лошадей. Лошадьми управляла одетая по-благородному, в соломенной шляпке и белом шёлковом капоте, молодая женщина, как выяснилось позже, отставшая от неприятельской армии кантиньери[70]. Шедшая мимо толпа мужиков остановилась и принялась шумно обсуждать представившуюся их глазам картину. — Ишь, какая отважная! Одна да без кучера едет!