Из Новгородской губернии

Въ Юрьевъ монастырь, или какъ здсь выговариваютъ морастырь, или номастырь, я пришелъ до вечерень. Около лтняго большаго собора три могилы монаховъ, изъ которыхъ самый замчательный, кажется, тмъ, что былъ духовникомъ благодтельницы монастыря, какъ сказано на памятник, графини А. А. Орловой, другой — братъего, третій — Шилкинъ или Шишкинъ, не помню. Три брата Орловыхъ: Алексй, Григорій и еодоръ, какъ я посл узналъ, похоронены въ самомъ собор. Монахи вс заняты своими длами, и я насилу добился, гд будетъ служба, и то не отъ монаха, а отъ мальчика, штатнаго, который приходитъ сюда ежедневно изъ Юрьевой слободы. Про богатство иконостасовъ монастырскихъ церквей нечего и говорить: всмъ извстно, что графиня Орлова большую часть всего своего имнія отдала этому монастырю чрезъ руки Фотія, бывшаго Юрьевскимъ архимандритомъ. Разсказываютъ, что въ этомъ монастыр при Фоті изъ ризницы проеало разныхъ вещей и камней на 800,000 руб. (асс. или сер. не знаю). Изъ Петербурга пріхали производить слдствіе. Фотій оторавился къ Орловой (она жила въ нсколькихъ десяткахъ саженъ отъ монастыря), сказалъ ей, что она дала въ монастырь камни врно не добромъ отцомъ ея нажитые, и что врно Богу не угодно принять такой даръ. Орлова сдлала вс пропавшія вещи лучше прежнихъ и упросила въ Петербург не производить слдствія. Иконостасъ по этому очень богатъ, утварь тоже; но я былъ удивленъ тмъ, что въ церкви народу было довольно, а передъ иконами горла всего одна грошовая свча, поставленная какимъ-то горемыкою. Даже лампады не вс были зажжены. Служба шла очень долго: до 7 1/2 часовъ. Стемнло совершенно, идти было некуда; я спросилъ у одного монаха: могу ли я переночевать въ монастыр? Но тотъ, врно обрадовавшись, что вырвался изъ церкви, только глянулъ на меня, и пробжалъ мимо; я къ другому — тоже. Наконецъ одинъ послушникъ мн сказалъ, чтобъ я шелъ за народомъ изъ монастыря. «Тамо-тко и гостинница монастырская». Вышедши изъ монастыря, я пошелъ за толпою, но оказалось — не въ ту сторону: надо было идти на право, а я пошелъ налво; я вернулся и къ счастію попалъ на богомольца, который довелъ меня въ гостинницу, куда бы я одинъ ни за что не попалъ. Надо было обойти кругомъ весь монастырь, пройдти бани, разныя службы, и проч. Гостинница состоитъ изъ двухъ половинъ — мужской и женской. Мужская — довольно большая комната, съ чугунною и русскою печью; крутомъ широкія лавки, у передняго угла столъ, посреди виситъ ночникъ; перегородкой отгороженъ небольшой чуланъ — келья повара. Когда мы вошли въ гостинницу, тамъ было человкъ 10–12 богомольцевъ и богомолокъ, или, какъ здсь говорятъ, странныхъ и странницъ. Посл почти четырехъ-часовой службы вс устали и сидли молча около 10 минутъ. Потомъ разговорились. Поваръ, парень лтъ 25 въ подрясник и монашеской шапк, обратясь ко мн, спросилъ: «Откуда, рабъ Божій?» — Изъ Москвы почтеннншій. — «Доброе дло, рабъ Божій, задумалъ доброе дло». — «А ты, рабъ Божій, откуда?» спросилъ онъ другаго. — Я-то? — «Ну да, ты откуда?» — Мы дальніе. — «А сколь далеко?» — Да изъ-за Чудова, Новгородской губерніяи- «Ну, это еще не гораздо далеко, верстъ 70!» — «А, долбежники!» подхватилъ Тверской мщанинъ: долбежники! — Отъ чего же долбежники? спросилъ я. — «Какъ отъ чего! Можетъ-быть ты слышалъ: еще за нашихъ ддовъ быль царемъ Ивань Васильевичъ Грозный, слышалъ?» — Слыхаль. — «Ну, такъ вотъ этотъ самый Иванъ Васильевичъ Грозный долбежкой гонялъ Новгородцевъ въ Волховъ топить!» — за чтоже онъ ихъ топилъ? — «А этого я теб сказать не могу. Врно какую ни на есть огрубность сдлали.» — А ты откуда? спросилъ московскій мщанинъ, приведшій меня въ гостинницу, очень благообразный мужикъ, лтъ подъ пятьдесятъ: — Ты откуда? спросилъ онъ отставнаго солдата? — Мы недальніе: всего верстъ за двадцать отсюда. — «Богу пришелъ потрудиться?» продолжалъ Москвичъ. — Нтъ, не хочу гршить; дло есть въ Новгород; такъ я нонче переночую въ монастыр, завтра пораньше сбгаю въ городъ, подамъ цросьбу, а къ обду опять въ монастырь. — «Какую просьбу?» — «Да вотъ какую: мы сперва наперво были люди господскіе. Господа отдали меня въ солдаты, и служилъ я, мои родненьки, Богу и великому Государю ровно 27 годочковъ. А какъ пошелъ я на службу, осталась у меня жена (годокъ только съ ней и пожилъ), осталась жена, да грудной мальчикъ. Прихожу въ-чистую, а сынъ прежъ меня приходилъ по желтому билету [28] и опять ушелъ: его тоже въ солдаты отдали, остались и у него двое дточекъ. Чмъ кормиться, чмъ питаться?..» Вс на него жалобно взглянули, послышались въ разныхъ углахъ вздохи. Многіе перекрестились съ словами:- «Господи, Боже мой! Господи помилуй!» Пока мы балякали, поваръ, надвши фартукъ, поставилъ на столъ ведро квасу, къ которому и стали подходить: сперва одинъ, нсколько погодя другой. Поваръ поставилъ ближе къ переднему углу чашку щей. Вс, помолись Богу, и умывши руки изъ висвшаго тутъ же рукомойника, сли за столъ, мужчины въ переднемъ углу, женщины съ краю. Поваръ поставилъ корзинку съ ложками, всякъ сталъ брать себ ложку. Замчу мимоходомъ: богомольцы брали какую попало, только москвичъ одну ложку взялъ съ ряду, а другую выбралъ и подалъ мн; странницы же стали выбирать, сперва шопотомъ, потомъ громче и громче, а наконецъ и громкимъ крикомъ изъявлять свое неудовольствіе: ложекъ не было хорошихъ! Поваръ стоялъ, усмхался, и съ самой добродушною улыбкою поддразнивалъ ихъ. Наконецъ все угомонилось; вс примолкли. — «Дадутъ намъ хлба?» спросилъ я шопотомъ своего сосда Москвича. — «Тутъ сухари накрошены», — отвчалъ онъ мн тоже тихо, я попробовалъ щей; ничего, есть можно: съ рыбой, хоть и изъ срой капусты. Подъ конецъ блюда этого, поваръ роздалъ всякому по ломтю хлба. Кончивши щи, посл предложенія «подлить еще», отъ чего вс отказались, намъ подали кашицу съ коноплянымъ масломъ. Кашица была даже и очень хороша. Поваръ всхъ угощалъ очень радушно. Поужинали, встали изъ-за стола, помолились Богу, и начали опять говорить. — «При графин было не то, — пропищала скороговоркой одна странница:- при графин подавали всегда три блюда; три блюда хорошія; сперва подадутъ щи хорошія съ рыбой, а тамъ кашу крутую съ масломъ, а тамъ, по праздникамъ, пироги съ кашей; а на передній уголъ, хоть и второй руки, а все-таки изъ пшеничной муки.»