Из прошлого

Что же касается нашей одежды, так мы ее также очень скоро сменили на более простую, чтобы не выделяться между другими учениками, которые в те времена одевались очень скромно. Кроме того, на второй день учебы в новой школе из кармана моего кожушка в гардеробе выкрали отличные кожаные перчатки на белом меху…

Так как я целых три месяца перед переездом в Харьков пропустил учебу в лодзинской школе, мне нелегко было включиться в новую программу третьего класса. Но это была небольшая беда. Хуже было с языком. Несмотря на то, что все уроки в школе велись на идиш и все учителя с учениками общались только на идиш, все учащиеся между собой говорили только на русском, и я не понимал ни слова. Правда, мои новые товарищи, мальчики и девочки, понемножку учили меня русскому, но нередко при этом меня обманывали и пополняли мой лексикон грязными незнакомыми словечками, которые в моем произношении вызывали смех у мальчишек и покраснение щек у девчонок…

И все-таки я понемногу и, можно сказать, довольно быстро преодолел языковой барьер, то есть я начал так бойко «выдавать» такой русский, что только лишь за это мне симпатизировали окружающие, забавлявшиеся мною, и относились к моему произношению снисходительно. Во всяком случае, в классе я скоро стал своим человеком и баловством своим начал донимать учителей не меньше, чем мои товарищи. Справедливости ради надо сказать, что наша 45-я школа, которая размещалась в очень плохом здании, при всей ее бедности была отличной школой с прекрасными традициями, замечательными педагогами, преданными всей душой своему призванию, своей профессии и которые безусловно оставили в моей жизни глубокий и красивый след. Где взять таких педагогов для наших детей, точнее, для наших внуков?

Исключением среди них была моя учительница в 4-м классе – «Тетя Бетя», как мы ее называли. Ее настоящее имя было Белла Моисеевна Банох. В профессиональном отношении это был блестящий педагог, но, видимо, неудавшаяся личная жизнь оставила в ее душе шрам, сделала ее жесткой и сухой, иногда даже жестокой… Это была очень колоритная фигура. Некрасивая, будто сама смерть, как говорят у евреев. Женщина средних лет, которая своим продолговатым лицом, впалыми щеками, испитым носом, помеченным оспой и низким голосом была больше похожа на мужчину, чем на женщину.

К тому же у нее были тонкие, кривые ноги. Если Пушкин встал бы из могилы…. В мочке ее большого левого уха просвечивала дырочка, величиной в вишневую косточку – должно быть, след от неудачно вставленной сережки… Среди детей в школе она пользовалась славой ведьмы, и мы ее действительно боялись.

Но что касается ее преподавания и умения вести уроки, то это был редкий педагог. Она была строга с нами, буквально вкладывала все в наши мозги. Самые неспособные ученики у нее справлялись с учебой. Я всегда был убежден, что ко мне Тетя Бетя относится с особой антипатией. Нередко она мне выговаривала и на своем литовском диалекте[26] низким голосом перед всем классом называла меня «фойляк» (лентяй).

Я считаю, что она была совершенно права, так как усердием в учебе я не отличался, и моей маме было мало удовольствия, когда Тетя Бетя вызывала ее в школу. Особенно, помню я, мне влетело от нее в один из осенних дней, когда я опоздал в школу на целых два урока. Об этом, пожалуй, стоит рассказать подробней.

Мы жили в Харькове на улице Дегтярной в нововыстроенном доме для рабочих текстильной фабрики «Красная нить», где работали мои родители. К тому времени, о котором я рассказываю, непосредственно возле нашего дома начали новую стройку – расширяли наш дом. Это было в голодное время, когда крестьяне бежали в город и многие из них стали строителями, в которых была большая нехватка. На нашей новостройке также трудились вчерашние хлебопашцы. Они жили в подвале нашего дома, в котором раньше был красный уголок. Там в большом помещении с широкими дощатыми нарами в два этажа устроилась вся стройбригада вместе со своими женами и детьми. Мы, дворовые мальчишки, из любопытства часто бегали в вечернее время в это общежитие, где всегда стоял удушающий смешанный запах махорочного дымы, пищи, детских пеленок, грязных портянок, сапог и собачьих шкур. Нас, однако, притягивал сюда веселый шум, смех, пение и танцы под звуки гармошки. Квартиранты подвала очень тепло относились к дворовой ребятне, шутили, забавлялись с нами, и мы стали друзьями. Среди них выделялся молодой красивый парень с черной кучерявой головой, двумя рядами белоснежных зубов и улыбающимся ртом – совсем как цыган. Его звали Василием. Мы, мальчишки, буквально приклеились к нему. Василий нас очаровал своими мускулами, своим всезнайством и покладистостью. Мы взбирались на его плечи, висели на нем, делали разные фокусы и представляли цирк.