Из прошлого

Первые ночи мы ночевали на диване и скамейках редакции. Через несколько дней Генеха взяли в армию, и я остался один. К этому времени у меня разыгралась страшная зубная боль и опухла щека. Из жалости взяли меня на квартиру к себе в том же доме, где я проживал, две славные учительницы – уже немолодые девушки, которые нежно за мной ухаживали. Мадам Каминская, злорадствующая по случаю пожара и без внимания которой не могло обойтись ни одно событие, ни один человек, немедленно растрезвонила в редакции и в городе: «Блинчики они ему готовят…» После учительниц я снял угол в еще не законченном доме, где жил фотограф со своей семьей. Хозяин – рыжеватый еврей, страшный пьяница, забросил строительство дома и большей частью проводил свое время в ресторане за бутылкой. Вскоре, после моего переезда, его нашли мертвым, замерзшим на улице. Дом стоял с незаконченной крышей, и я целые ночи не спал из-за жестокого холода.

Я уже не помню подробности, каким образом, но через короткое время мне пришлось ночевать у писателя Гирша Добина вместе с Бузи Миллером. Добин тогда лечился в Крыму от цинги. Бузи Миллер, дожидаясь квартиры и своей жены, учившейся в Москве, жил тогда у Добина и, чтобы избежать сплетни, связанной с тем, что он остался в квартире один с симпатичной женой Добина, пригласил меня к себе, где мы и спали с ним в одной кровати. Он даже попросил меня написать об этом своей жене, с которой я хорошо был знаком.

Бузи Миллер был очень приятный скромный человек, я бы даже сказал – стеснительный. Он любил читать мне Стефана Цвейга, передавая свое восхищение им. О Гирше Добине я писал, когда вспоминал встречу с Довидом Бергельсоном. Но вот еще один эпизод.

Это случилось вскоре после моего прибытия в Биробиджан. Мы с Генехом Койфманом жили в одном доме с Гиршем Добиным. Длинный коридор, куда выходило много соседских дверей, не освещался – с электричеством тогда было туговато и даже в учреждениях и квартирах часто пользовались керосиновыми лампами. Однажды поздно ночью мы с Генехом сидели у себя дома. Генех сочинял стихотворение, я читал. Вдруг в абсолютной тишине мы услышали как кто-то осторожно пробирается по коридору шаркающими шагами. «Вор», – на полном серьезе шепнул мне Генех. Я уже готов был поверить. Вокруг города были лагеря для уголовных преступников, и в городе было совсем не спокойно. Мы оба ближе подошли к двери и с затаенным дыханием прислушались к подозрительным шагам.

«Вор!» – еще раз повторил Генех и схватил топор. Я не успел даже открыть рот, как Генех открыл дверь и с поднятым над головой топором выскочил в коридор и во весь голос загремел: «Руки вверх!». С душераздирающим женским криком кто-то упал на пол. Соседи выбежали из своих квартир и, когда осветили коридор, увидели на полу… жену Добина. Она была в глубоком обмороке и соседки немало с ней повозились, пока она пришла в себя. Добина тогда не было дома. Вернувшись через несколько дней из командировки и узнав, что случилось с его женой, он разыскивал Генеха, чтобы устроить ему взбучку. Нелегко было остудить горячего писателя.

Когда Добин вернулся из Крыма, я снова стал бездомным и ночевал, где попало: в редакции, у бухгалтера, которая ко мне относилась с сочувствием, у знакомых. Наконец-то я добился собственной комнатушки – напротив редакции, где жили некоторые наши сотрудники и поэт Бузи Олевский со своей женой. Не знаю, можно ли было назвать комнатой каморку на втором этаже, которая предназначалась под кладовку и имела площадь около 3-х метров. Для меня эта крохотная комнатушка была чудесным дворцом. Это была в моей жизни первая самостоятельная жилплощадь, и я не мог насладиться ею досыта. К тому же мне не надо было ее топить: моя стена нагревалась от печки моих соседей – молодоженов-педагогов.

Я взялся рьяно обустраивать и украшать свое гнездо. Железная койка от окошка до дверей, столик, табуретка, книжная полка на стене, примус, ведро для воды под кроватью – это было все мое имущество. В свободное время я с удовольствием лежал на моей кровати с книжкой, или сидел у столика и что-то писал. Но недолго длился мой рай. До тех пор, пока парочка с той стороны переживала свой медовый месяц, я был счастлив вместе с ними. Было тепло в моем дворце – одно наслаждение. Но вскоре они начали вздорить между собой и потом отправились к себе домой – каждый к своим родителям. И я остался один без всякого топлива и снова испытал на себе страшный холод Дальнего Востока. Так продолжалось до самой весны.