Из прошлого

– Что случилось? – с беспокойством посмотрел он на меня и его взгляд говорил о том, что он догадывается, с чем я к нему пришел.

Когда я ему сказал о письме моей мамы, его красивое лицо как бы затуманилось; он закрыл глаза, еще туже укутался в свой короткий черный полушубок, свисавший с его плеч и, сидя на койке, оперся головой о стену. Долго он молчал, потом слабым голосом промолвил:

– К великому сожаленью, Бениамин, нам придется расстаться.

Другого ответа я от него не ожидал. А дальше все пошло быстро-быстро, будто я катился с горы. Наутро я написал в комсомольскую ячейку об аресте моего отца. В тот же день наш комсомольский секретарь Эма Казакевич созвал экстренное совещание ячейки, где обсудили мое заявление. Совещание прошло очень тихо и скоро. Никто не выступал. Все прятали глаза, будто боялись смотреть на меня. Эма Казакевич виноватым голосом спросил у меня, признаю ли я, что мой отец враг народа, и отказываюсь ли я от него? Я твердо, внятно отрезал:

– Нет, никогда – мой отец не враг народа!

В комнате редакции стояла мертвая тишина. Эма медленно поднялся и, почти не глядя в мою сторону, произнес:

– Ну, в таком случае, тебе придется положить комсомольский билет.

Я молча положил на стол мой комсомольский билет, который я получил в четырнадцать лет еще в школе при такой торжественности…

В тот же день был подписан приказ, в котором было указано: Бранда Б.В., в связи с арестом его отца органами Н.К.В.Д.[30], с работы в редакции снять, так как он не заслуживает политического доверия. С таким «волчьим билетом» мне предстояло отправиться странствовать по белу свету в те смутные дни 37-го…

В Биробиджане я задержался еще на два дня для того, чтобы продать свое имущество, состоявшее из собранной мной библиотечки, постели и скрипки, доставшейся мне от моего отца. Я далеко не был уверен, что мне удастся выехать из города – на мне уже было клеймо – сын врага народа. Этого было предостаточно.

Лежа на верхней полке вагона, я еще долго не мог понять, что произошло… что будет дальше? Как помочь отцу? Он наверняка не сможет это все перенести. Если бы это все случилось не со мной, но с кем-то другим… Что будет с мамой? Застану ли я ее дома? Что будет со мной? Кто меня примет на работу с новым социальным положением? Долго ли еще будет продолжаться этот новый кошмар? Все вертелось в моем в мозгу и не давало заснуть… Я попробовал было в вагоне-ресторане выпить водки, но от этого легче не стало.

В середине декабря я прибыл в Москву. Тут я встретился с Ароном Вергелисом, с которым познакомился еще в Биробиджане во время его пребывания на летних каникулах у своих родителей. Он учился на еврейском отделении педагогического института и с искренним сочувствием воспринял мое печальное сообщение. Ночевал я в Москве у моей знакомой Лизы Глорман, с которой я вместе учился в харьковском техникуме и которая работала техническим секретарем в редакции «Дер эмэс».

В те трагические для меня дни не обошлось без комического эпизода. Лиза жила за городом в общежитии издательства. Она приняла меня по-дружески, накормила, напоила чаем и уложила спать в кровать, в которой обычно спала со своим мужем. Сама же соорудила себе импровизированную постель на табуретках у противоположной стены. Ее муж, печатник типографии, был на работе в ночной смене. Уставший от дороги и от бессонных ночей, я тотчас провалился, как в пропасть, в тяжкий сон, словно растворился в вечности.

Поздно ночью я почувствовал, что кто-то меня обнимает и прижимаетcя ко мне. Спросонок я не понял, что происходит, и думал, что мне это снится. Но вдруг меня разбудил звонкий смех: Лиза также вскочила со своих табуреток и зажгла ночную лампадку. А случилось то, что должно было случиться: придя с работы, муж Лизы, не зная о моем присутствии, как всегда разделся и лег в постель к своей жене.

Утром я уехал в Харьков. Мать свою я застал в плачевном состоянии. Ее лицо выражало глубокую скорбь и боль; красивые, сверкавшие когда-то глаза потухли и сильно опухли, впавшие щеки были смертельно бледны. Со слезами в голосе она рассказала мне, как вывели папу из дома. Уже через два дня после ареста отца власти забрали у матери одну комнату в нашей двухкомнатной квартире. Новые непрошеные жильцы издевались над мамой, каждый раз напоминая ей, что она враг народа и что ее место в лагере рядом с ее мужем, и что она освободит для них квартиру в ближайшие дни.

Мать ждала, что ее выбросят из квартиры точно также, как других в ее положении. Возмущенный, я направился в районный отдел милиции жаловаться. Но когда начальник ознакомился с моим «волчьим билетом», он со мной даже говорить не стал, а выдал мне новое предписание, где было черным по белому написано, что я обязан в течение 24-х часов покинуть Харьков: в противном случае я буду выслан этапом. Вот так.