Из прошлого

Я ни на йоту здесь не преувеличиваю; будучи в доме своей матери, где прошло все мое детство, я не имел права здесь переночевать. Десять дней я прятался и ночевал у нашей знакомой Цедербойм, которая немало рисковала из-за своей гостеприимности. Эти холодные декабрьские ночи я впервые вместе с мамой провел у харьковской тюрьмы на Холодной горе, где мы прятались в воротах близ стоявших домов, чтобы охрана не прогнала нас от тюремных стен, где с утра выстраивалась огромная очередь из людей, стремившихся передать продукты и белье заключенным.

Мое нелегальное положение в Харькове не могло долго продолжаться. Но куда бежать? Куда ехать, куда деваться? И что мне делать, когда я никаким ремеслом не владею? Кто захочет меня принять на какую-либо работу? Ответов на все эти вопросы не было.

А тут еще несколько рублей, вырученные в Биробиджане за мое проданное «имущество», скоро испарились. Моя мать также осталась без денег и начала продавать вещи из квартиры. В полном отчаянье с багажом, который вместился в небольшую плетеную корзину, я отправился на вокзал. Меня провожали моя мать и друг – молодой писатель Нохэм Соловей, чья участь в те дни была близка моей. Сидя в зале ожидания, мы перебирали, куда ехать? Лишь за полчаса до отхода поезда я решил ехать в еврейский район Калининдорф Николаевской области. Почему в Калининдорф? Сам не знаю, может быть потому, что мои знакомые, посетившие эти места, хорошо отзывались о людях того края. В Калининдорфе работал мой друг – молодой поэт Мотл Голбштейн. Может быть, он посоветует что-нибудь относительно работы в селе – все-таки свой человек. Хотя слишком сближаться с ним нельзя, я же запятнан…

Мне было все равно куда отправляться, никто меня нигде не ждал и никакие иллюзии я себе не строил.

Калининдорф

В Калининдорф поезд привез меня глубокой зимней ночью. С темного неба сыпал густой, целыми пригоршнями, снег. От станции Татарка до районного центра надо было добираться на подводе семь верст. Словно из-под земли возник передо мной ездовой в большом овечьем кожухе с кнутом в руках. Он пригласил меня к себе в сани, где уже сидели несколько пассажиров и мы отправились в путь. Густой снег замел дорогу. Вокруг – ни одного огонька. Но лошадке путь был, видимо, знаком и наши сани затерялись где-то в белой пустыне. Мои соседи говорили между собой на идиш: кто шутил, кто жаловался на свои болячки, а я спрашивал себя: «Куда ты едешь? К кому ты едешь?» С горы лошадь оживилась, сани сильно раскачались на заледеневшей колее и перевернулись вместе с пассажирами. Лошадь оторвалась вместе с упряжью и исчезла в бездне ночи. Лежа в глубоком снегу, я подумал, что начало моего путешествия далеко не удачное, и вряд ли в дальнейшем будет лучше. При этом я поймал себя на мысли, что начинаю верить в приметы. Да, с тех дней я стал суеверен. До сегодняшнего дня.

Не помню, сколько времени мы лежали в снегу – еще счастье, что мороз не был таким крепким, так как я был одет довольно легко. Но наконец-то извозчик каким-то чудом поймал лошадь, и мы продолжили наше путешествие. По лаю заспанных собак я догадался, что мы прибыли в какое-то селение. Это был Калининдорф. Пассажиры, мои соседи, покинули сани: остался лишь я один. На вопрос извозчика – к кому я еду? – я не знал, что ответить. Тогда он меня отвез в здешний заезжий двор и передал меня заспанному дежурному. Свободной койки для меня не нашлось, и я остался сидеть со своими тяжкими мыслями до утра в холодном коридоре.

Измученный бессонной ночью я вышел из гостиницы. Морозный воздух освежил мою голову. Снег уже не шел и Калининдорф предстал передо мной вытянувшимся в длину селением у подножия холма, а не местечком: два ряда противостоящих друг другу низких домов, засыпанных до самых печных труб чистым, еще нетоптаным снегом. Солнце лишь только взошло из-за горы и зажгло красные огоньки в замерзших окнах заспанных домиков.

Редакцию я нашел быстро, но войти в нее я не решался, боясь скомпрометировать моего друга Мотла Голбштейна, работавшего там секретарем – как никак я все же сын врага народа. Я отошел в сторону, чтобы перехватить моего друга, когда тот пойдет на работу. Долго ждать не пришлось. Я увидел его еще издалека и пошел ему навстречу. От неожиданности мой друг остановился ошеломленный, с широко раскрытыми глазами и ртом. Не говоря ни слова, он заключил меня в свои объятия.