Из прошлого

В нашей лаборатории начался «сезон». Работы прибавилось, и мы нередко задерживались там до поздней ночи. Весенний сев был на носу. Мои акции росли как на дрожжах. Я не только не отставал в работе от девчат, но во многих отношениях их перегнал. В основном я отличился тогда, когда из Николаева нам в лабораторию привезли совсем новый электрический прибор для измерения влажности семян – влагомер. Никто в лаборатории даже не представлял, как к нему подойти. Будучи со школьных лет немного сведущ в технике, я смело начал устанавливать новый прибор и первый начал с ним работать. У моих коллег это вызвало восхищение: моя заведующая назначила мне новый оклад – даже не ученика, а настоящего лаборанта. Более того, «слава» обо мне дошла до районного пункта заготовок зерна «Заготзерно». Оттуда ко мне приехал заместитель директора переманивать к себе на работу, соблазняя приличным окладом…

Своим успехом я был обязан тому, что месяц март 1938 года принес определенное послабление по отношению к таким, как я. Это случилось после того, как гений всего человечества высказался, что сын за отца не отвечает.

Мой друг, Мотл Голбштейн, был на седьмом небе. Он меня уверял, что черные дни миновали и что вскоре освободят моего отца.

Мне так хотелось в это верить. Я уже чувствовал себя не таким грешником. Мотл безбоязненно познакомил меня с его друзьями – педагогами местной еврейской школы и еврейского педагогического техникума, принявшими меня с особой теплотой.

В Калининдорф наезжали нередко писатели, артисты, корреспонденты центральной еврейской прессы. Со многими я встречался как со старыми добрыми знакомыми моего недалекого литературного периода, и они все с теплой непосредственностью сочувствовали моему положению.

«Сезон» в нашей лаборатории закончился, работы существенно убавилось, и я решил перейти на работу в лабораторию «Заготзерно», куда меня уже несколько раз приглашали. Наша заведующая и девчата провожали меня с сожалением и самая младшая, Тоня, горько расплакалась. Как мне потом по секрету рассказала Маня, Тоня была в меня влюблена; она надеялась на взаимность, и мой уход был для нее ударом.

Лето в Калининдорфе было жаркое. Урожай зерновых высокий, так что трудиться на моем новом месте пришлось днем и ночью. Нагруженные доверху машины беспрерывно прибывали, выстраивались перед воротами «Заготзерно» в длинный ряд, и я обязан был взобраться на каждую из них с моим зондом, набрать пробу зерна, быстро бежать в лабораторию и сделать экспресс-анализ: лишь после этого машине разрешали въехать во двор к амбару и высыпать зерно. Кроме того, я был обязан залезать в трюмы огромных барж, груженных зерном, стоявших в гавани нашего элеватора на реке, и забирать пробы для анализов, прежде чем груз отправляли в другие порты. Так целый долгий день и нередко сутками. После работы я падал смертельно уставший на свою койку и долго не мог уснуть, так ныли поясница и спина.

В конце лета Мотла призвали в армию, и я остался, как осиротевший. Еще хорошо, что я успел за это время подружиться с учителями школы. Это были редкие люди – образованные, интеллигентные, с разнообразными интересами. К их чести, они меня не сторонились. Наоборот, они окружали меня вниманием и приглашали к себе домой, устроили меня к хозяйке, готовившей специально для них домашние обеды, а когда горячий сезон закончился, перетянули к себе в коллектив преподавателем физкультуры вместо уехавшего педагога. К другой работе в школе меня никто бы не допустил… Как я уже говорил, я с детства был физически неплохо развит, спортивен, и теперь это все мне пригодилось. Педагогический техникум также остался без преподавателя физкультуры, и я занял и эту вакансию. Меня пока это очень устраивало. Во-первых, я целый день находился в педагогическом коллективе и, во-вторых, я работал в двух местах, у меня выросла зарплата, и это играло теперь не последнюю роль в моей жизни. А моей новой работой я скоро овладел. Я вспомнил, как проводились уроки физкультуры во время моей учебы в школе. Кроме учебного процесса, я организовал два спортивных кружка – один в школе, другой в техникуме, которые не без успеха выступали под музыку на сцене дома культуры во время Октябрьских торжеств: моя работа понравилась.

После отъезда Мотла из Калининдорфа я съехал из нашей общей комнаты и снял отдельную маленькую комнату возле школы. Моя хозяйка – Задова – простая деревенская женщина с золотым сердцем была также из пострадавших: в 1937 году забрали ее мужа, и она осталась с 4-мя дочерьми, Ривой, Розой, Шурой и Бусей. Старшая, Рива, уже работала, средние учились, а сама маленькая Буся еще не совсем отвыкла от маминых рук. Излишне рассказывать, как эти пострадавшие относились ко мне…

В это самое время моя мать из Харькова сообщила мне, что ее переселили в крошечную комнату в большой «коммуне» без всяких удобств. Ее слабое здоровье сильно ухудшилось, и она нуждалась в помощи. От отца по-прежнему ничего не было слышно.