Из прошлого

Я начал думать, как переехать к маме. О прописке в Харькове «просто так» нечего было и думать. Но вот мне пришла в голову мысль: попробовать приехать на учебу в какое-либо учебное заведение; в таком случае меня обязаны были прописать. Не думая долго, я написал об этом моему другу Леве. О нём я должен рассказать подробнее, так как он сыграл немалую роль в моей дальнейшей жизни.

С Левой Мельцером я был знаком еще со школы. Он учился на два класса старше меня, выделялся красивой декламацией и… как бы это выразиться? не хулиганством, нет, я бы сказал недостатком семейного воспитания. Почти все мы были далеко не «пай-мальчики», но Лева нас всех перещеголял… Выросший в условиях тяжелейшей бедности у больных родителей в сыром подвале, Лева с детства воспитывался улицей, продавал газеты, папиросы и подвизался не в лучшем обществе. Низкорослый, с пронзительными блестящими глазами под черными густыми бровями, Лева был жестоким, отличался неприличными уличными повадками, и все ученики относились к нему с почтением…

В то же время Лева много читал, захватывающе рассказывал содержание книг и блестяще декламировал во время октябрьских праздников в школе.

После окончания школы Лева исчез из моего поля зрения, и я его не видел несколько лет. Однажды, это случилось в 1935-м, войдя в большой магазин «Интернациональная книга» в центре города, для того, чтобы закупить несколько экземпляров моей только что опубликованной книжки, я неожиданно увидел за стойкой Леву, работавшего здесь продавцом. Мы с ним разговаривались, и я узнал много интересного. За то время, что мы не виделись, Лева изучал в Ленинграде восточные языки. Потом с ним произошла какая-то неприятная история, после которой он вынужден был прервать свою учебу и возвратиться в Харьков.

Его умение держать себя, его язык, его эрудиция в вопросах литературы, истории и искусства ошеломили меня, и я понял, что человек этот изменился до неузнаваемости. Я почувствовал в нем такое, чего не видел в других. С того дня мы близко с ним сошлись, и каждый раз я открывал в нем новые стороны.

Жил Лева в глубоком и темном подвале, где со стен буквально стекала вода, и свет даже днем давала лишь маленькая электрическая лампочка. Вот в этой яме Лева себе оборудовал кабинет, который напоминал обиталище мыслителей-философов средневековья: большой, мощный стол, от которого просто таки разило стариной – один бог знает откуда Лева его выкопал. На нем лежали толстые пачки томов, стояли различные бутылочки, трубочки, пробирки, старые канцелярские принадлежности, чернильницы, стеклянные колбы и медный микроскоп, наверное, еще времен Левенгука…

На полке в строгом порядке были расставлены большие фолианты классиков, философов, Библия и многочисленные тома Талмуда. Нередко я заставал моего друга углубленным в чтение какого-нибудь тома или в создание собственного сочинения, и перед мысленным взором возникал образ Спинозы, которого он цитировал наизусть. Начитавшись творений великих философов и произведений об их жизни, Лева стремился быть похожим на них пунктуальностью, железным режимом, привычками и даже внешним видом.

На фоне нового времени это выглядело странным, если не сказать больше… Я это все замечал и довольно трезво оценивал, но, должен признаться – в определенном смысле мне это нравилось. Я привязался к моему новому другу; я пользовался его необычной библиотекой, черпал из его богатых познаний и был сильно под его влиянием. О дальнейшем жизненном пути Левы мне придется еще рассказать, но здесь я хотел бы добавить, что наша дружба была испытана многими годами и сохранилась до сегодняшнего дня.

Так вот, долго ждать ответа на мое письмо от Левы не пришлось. Мой друг меня извещал, что в Харькове открываются с начала года подготовительные курсы в различные институты для будущих абитуриентов, он уже где-то справлялся, и чтобы я ему поскорее выслал документы. Я так и сделал. Не прошло и двух недель, как я получил от Левы справку, что с 1 января 1939 года я зачислен слушателем подготовительных курсов во 2-й Харьковский медицинский институт.

Расстаться с Калининдорфом, где я прожил целый год, где в тяжелейшие дни своей молодости я нашел пристанище, где я встретил исключительно добрых людей, благодаря которым не был окончательно сломлен, мне было нелегко. Лишь перспектива быть вместе с матерью, нуждающейся во мне, утешала меня.