Из прошлого

Более того, как студенты, так и педагоги относились ко мне, я бы сказал, с особым вниманием, возможно потому, что я был старше моих товарищей и отдавался учебе больше, чем они. Кроме того, я был единственный в моей группе, который учился и одновременно работал, отказавшись от многих радостей и удовольствий молодости. При этом вскоре я выдвинулся в число хорошо успевающих студентов, что меня самого немало удивляло.

17 сентября наша армия пересекла границу Западной Украины. 19 сентября меня, как и многих других студентов, вызвали в военкомат на призывную комиссию. Медкомиссию я прошел блестяще, и мне написали: годен. Но когда военком и вместе с ним представители соответствующих органов заглянули в мое личное дело, они изменились в лице. Меня засыпали вопросами, и я снова почувствовал себя «трефным». Но это уже было не страхом, а оскорблением. На вопрос председателя, чем я занимался до 1928 года, то еесть до переезда из Польши в Советский Союз, я на полном серьезе спокойно ответил, что играл в… цурки[31]. Председатель покраснел от гнева и накричал на меня, что здесь не место для шуток! Через неделю мне выписали военный билет, где черным по белому было написано, что я годен к военной службе только в запасе 3-й категории. Не менее интересная разыгралась сцена, когда офицер должен был записать в военный билет мое место рождения. По метрике и по паспорту я родился в Польше.

– Но ведь Польши больше не существует! – объяснил мне в повышенном тоне офицер. – Где находится Плоцк? В немецкой или советской зоне Польши?

– В немецкой, – ответил я. И офицер записал мне в военный билет место моего рождения: город Плоцк, Германия…

Это не анекдот. Это примечательная военная книжечка пролежала у меня в кармане целых 10 лет до 1949 года, когда я был зачислен в кадры Советской Армии… Большую часть студентов нашего курса взяли на службу, мне же не доверяли.

Моя студенческая жизнь давалась мне нелегко: анатомия, гистология, латынь, физика, химия и другие предметы требовали много времени и умственного напряжения, чтобы заработать повышенную стипендию. Кроме того, мы с мамой делали на дому платки. Мы должны были поддерживать отца в лагере. Во время каникул летом и зимой я неплохо заработал, репетируя с отстающими школьниками, которых мне «сосватала» моя бывшая завуч Дора Марковна.

В конце 1939 года в Харьков из Донбасса переехал мой старший брат, которого я устроил на подготовительные курсы в машиностроительный институт. Одновременно один наш знакомый устроил его на должность конструктора на харьковский велосипедный завод, где он отработал 40 лет – до конца своей жизни.

В маленькой комнатке на улице Пушкинской мы жили теперь втроем. Теснота страшная, негде было повернуться, едва удавалось на ночь у самых дверей поставить раскладушку. Зима 1940 года была холодная, но наша печурка вроде бы грела. К этому времени начались трудности с продуктами и хлебом (шла Финская кампания). И тут мы с мамой нашли, как себе помочь: мы нанялись разносить по квартирам хлеб жителям двух больших домов на нашей улице в их мешочках (так велели тогда, такой порядок ввели городские власти вместо хлебных карточек). За каждую квартиру нам платили три рубля в месяц. Кроме того, у нас всегда был кусок хлеба в доме. Но для этого мы с мамой вставали в самые лютые морозы в четыре часа ночи, с саночками отправлялись в хлебный магазин, по списку получали паек, раскладывали хлеб по мешочкам, нагружали санки и потом в темноте, бегая по ступенькам домов, распределяли мешочки.

Едва закончив нашу ночную работу и едва успев что-то перекусить, я отправлялся в институт. После лекции скоро возвращался домой, пару часов просиживал над учебниками, затем вместе с мамой изготовлял платки. Спал всего пять часов в сутки.

Вспоминая все это, я сам удивляюсь, как это было возможно? Как я это все успевал? Но, должно быть, этим отличается молодость от более поздних лет, что в молодости мы успеваем все.

А время шло своим чередом. Я окончил первый курс.

Эвакуация

Я окончил первый курс, перешел на второй. От отца приходили душераздирающие письма. Весной 1942-го мы неожиданно получили письмо от харьковской военной (!) прокуратуры, в котором сообщалось, что дело отца пересмотрено с решением отменить приговор и передано в Москву в Главную прокуратуру для окончательного утверждения.

Наша радость не имела границ. Сведущие люди и юристы нас уверяли, что это золотая бумага и что совсем скоро отца освободят. Я ощутил огромный подъем и приток свежих сил. Письмо отца пробудило оптимизм и надежду. Но, к несчастью, бумаги отца заблудились или осели в далеких канцелярских ящиках и как в воду канули…