Из прошлого

После нашей квартиры на улице Дегтярной, откуда выселили мою маму, наша новая квартира на Пушкинской улице произвела на меня тяжелое впечатление. Это была узкая комнатка, около 10 квадратных метров, где негде было повернуться, без всяких удобств, со множеством соседей всякого рода… Единственное окно выходило на улицу, где и днем и ночью страшно гудели машины и звенели трамваи, от которых нашу комнатку буквально сотрясало… От отца стали приходить известия. Он был приговорен «тройкой ОСО» к 10 годам и находился в лагере в северных лесах Архангельской области. Его письма были проникнуты страшной болью невиновного человека. Эти пожелтевшие от времени письма – единственное, что осталось от моего отца, – уже почти полстолетия лежат у меня, сбереженные до сегодняшнего дня. Я к ним обращаюсь каждый год в день его гибели…

Теперь у нас с мамой встал вопрос: откуда черпать средства для существования и средства для помощи отцу? Мать уже продала из дома все, что можно только было продать, никаких сбережений у нас не было. Мне удалось через знакомых устроиться в текстильную артель, откуда я брал работу на дом: изготовлять платки, косынки. Вместе с матерью мы почти целыми днями гнули спину над работой. Заработки были ничтожными, но у нас не было другого выхода. Целую гору изготовленных платков я нагружал на деревянную повозку на железных колесиках, сделанную мной самим, и через многолюдный город отвозил мой товар в артель. При этом моя мать шутила: история повторяется. Мой отец в молодости также возил повозку.

По правде говоря, у меня первое время даже в мыслях не было серьезно относиться к учебе. Свою цель – прописаться в Харькове, пусть временно, я достиг. Но постепенно, возможно, не без Левиного влияния, я заинтересовался лекциями. И не успел оглянуться, как стал усердным учеником. Как я уже писал, и в школе, и в техникуме я никогда не относился к занятиям серьезно.

И мое среднее образование в особенности после трёхлетнего перерыва сильно хромало… Уверенности в том, что я восполню упущенное, у меня не было. Хуже всего дело обстояло с русским языком. До десяти лет в Польше я вообще не слышал русского слова, потом учился в еврейской школе и еврейском техникуме, где русский изучали как иностранный язык. Дома и с моими друзьями мы разговаривали по-еврейски. Работал я в еврейской газете, жил в еврейском районе, где мы общались только на идиш. Лишь мальчиком во дворе и на улице я разговаривал по-русски. Трудно поверить, но первый диктант на курсах, что нам дал педагог, чтобы иметь представление об уровне слушателей, я написал хуже всех. На сто слов я сделал 53 ошибки. Я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Мне казалось, что все курсанты за моей спиной смеются надо мной…

Не лучше обстояло дело с другими предметами, и я лишь тогда понял, к чему ведет замыкание в узких рамках идиша. Я встал перед непреодолимой стеной.

Мой друг Лева с суггестией опытного гипнотизера отвлек меня от тяжких раздумий и вселил в меня уверенность, что я смогу преодолеть эту стену. И я закатал рукава. После целого напряженного рабочего дня, а затем и уроков на вечерних курсах, я допоздна просиживал за учебниками и «глотал» науку. Много времени я отдавал русскому языку. Кроме грамматики по учебной программе, я каждый свободный вечер самостоятельно писал по-русски сочинение на свободную тему. Эти «произведения» в моем присутствии читал мой друг Лева – большой знаток языка, который с пером в руке исправлял мою работу. Кроме того, я начал много читать, используя каждую свободную минуту: в транспорте, в очереди за продуктами, даже идя по улице, и не просто читал – читал активно, занося в записную книжку слова, отдельные выражения и тому подобное. Это звучит смешно, но я начал говорить по-русски даже с моей мамой… Она со мной на идиш, я с ней – по-русски… Легче мне было с математикой: что-то осталось в памяти. Кроме того, бывшая заведующая моей школы Дора Марковна пристроила меня к своему больному мужу – бывшему журналисту, прикованному к постели, который с удовольствием готовил меня по математике, которую он удивительно хорошо знал.

Моя мать смотрела на меня с удивлением: что это я так взялся за учебу? Но с каждым днем во мне росло желание учиться и, самое главное, во мне проснулась вера в собственные силы. Я не раз замечал, читая мемуары, что их авторы в большинстве случаев выставляют свои положительные стороны и поступки. Возможно, и я не избежал того же. Так уж устроены люди. Они любят хорошие поступки, как чужие, так и свои, и в воспоминаниях добрые дела выплывают более явственно, оставляя в тени многочисленные грехи наши.

Не хочу преувеличивать, но за шесть месяцев подготовительных курсов я больше успел в области образования, чем за многие годы в школе и техникуме, и вышел в число самых преуспевающих курсантов.

Мне потом признавались некоторые из моих однокашников, что они придерживались мнения, что я сначала специально притворялся «ягненком», чтобы потом хвалиться своими успехами…