Из прошлого

В Харьков мы пришли грязные, голодные, измученные до последней степени. За время нашего отсутствия атмосфера в городе изменилась. На лицах людей была растерянность, они носились по улицам, появились грузовики, груженные домашними вещами – началась эвакуация…

Каждую ночь немецкая авиация систематически бомбила город. Взрывы, пожары, сирены, тревоги не давали жить. Наш мединститут был назначен к эвакуации в столицу Киргизии – Фрунзе[32]. На нашем малом семейном совете мы решили: я еду с институтом, мой брат вместе с матерью с эшелоном велозавода, который должен был отправиться позже. При этом мы договорились, как найти друг друга. Положив свои вещи в «историческую» кошелку, поездившую со мной по свету, попрощавшись со всеми, я отправился на вокзал. Тут я узнал, что отъезд института по определенным причинам откладывается на следующий день. Я возвратился домой. Вечером мой брат принес новость, что его мобилизовали в истребительный батальон, и он останется в Харькове до последнего дня. Это известие свело на нет наши прежние планы, потому что пустить маму одну в путь – об этом даже и думать не приходилось. Остался один выход – вместе с матерью поеду я.

6 октября 1941 года, после обеда, нас на грузовой машине вместе с другими беженцами повезли к велозаводу, где стоял эшелон. Это был длинный состав с товарными вагонами. Рабочие завода нагрузили открытые вагоны станками и оборудованием. Для эвакуировавшихся был подготовлен товарный вагон – пульман – где были оборудованы двухэтажные нары из необструганных досок.

Мы с мамой захватили нижние нары и кое – как распихали наши скромные пожитки. А пока что настал вечер и вместе с темнотой налетели немецкие стервятники, и в этот раз жребий пал на нас.

Невозможно передать, что творилось. Сначала с самолета посыпались ракеты, осветившие все вокруг, как будто это было днем; потом лишь начался ад: бомбы с ужасающим воем, от которого стыла в жилах кровь, ложились недалеко от нашего эшелона. Вокруг полыхали пожары, горел радиозавод, конный рынок, жилые дома. Зенитки колотили, как сумасшедшие. Люди из нашего вагона разбежались, куда глаза глядят. Я схватил маму за руку и побежал с ней к щели у ворот завода. Мы еще не успели спуститься по ступенькам, как воздушная волна от близкого разрыва бомбы сбросила нас в щель. Земля посыпалась на наши головы; дикий крик вырвался у находившихся там людей. Мама вцепилась в меня и стонала жалобно: «Вот и конец…» Я то же самое повторял про себя: «Конец, конец…»

Сбросив свой смертоносный груз, бомбардировщики оставили небо над городом. Люди вылезали из своих укрытий, как ежи из своих нор. Утром тяжелогруженый эшелон двинулся с места, и все обитатели нашего вагона были счастливы, что мы уже едем. После страшной ночи на нарах царило приподнятое настроение людей, вернувшихся с того света. Мы друг друга не знали, даже не успели друг друга рассмотреть, между тем мы чувствовали себя сплоченными в единую дружную семью, которую объединила одна судьба. Обращаясь к кому-либо, каждый подыскивал мягкие деликатные слова и обязательно с доброй улыбкой. Да, великие потрясения объединяют людей, очищают их от эгоизма, зверства и подлости. Но, к сожалению, ненадолго…

Наш пульман с набитыми на нарах шестьюдесятью душами, взрослыми и детьми, производил впечатление клетки, набитой беспокойными курами, не перестававшими возиться. Каждый был занят устройством своего хозяйства. При этом в невероятной тесноте один другого толкал, наступал на ноги и лез прямо на голову. После первого припадка «взаимной любви», царившей в вагоне утром, теперь, с каждым километром пути, начали пробуждаться свойственные людям собственнические инстинкты. Сначала началась борьба за территорию, каждый хотел отхватить себе кусок за счет другого. Измеряли доски на нарах пальцами, палочками, спорили за каждый сантиметр, взывали к порядочности и справедливости. А женщины кричали на своих детей, для которых обстановка в вагоне была как забава, праздник, и они разошлись во всю. От криков болели уши.

Но вот наш эшелон прибыл в Купянск, остановился на станции между другими эшелонами. Тотчас, как будто они этого и ждали, налетели со страшным шумом почти над крышами вагонов три «Мессершмидта». От близких разрывов наш пульман вздрогнул, и в вагоне воцарилась мертвая тишина. Все сгрудились, забыв о своих территориях, за которые минутой раньше готовы были сожрать друг друга… Снова всех охватила одна мысль, одно желание, чтобы эшелон как можно быстрее покинул станцию. Такое в первые дни нашего путешествия, пока эшелон пробирался в сторону Москвы, случалось нередко.

Понемногу страсти и раздоры утихли. Совместными усилиями мужчины установили железную печурку с трубой, выходившей в окно. Место вокруг печи стало нашей гостиной, нашей центральной площадью, где женщины, отталкивая друг друга локтями, варили кто кашку для детей, кто кастрюльку с чаем. Тут также спорили об очереди… Более спокойные мужчины курили здесь свою махорку в самокрутках из газетной бумаги и обсуждали до поздней ночи положение на фронтах.