Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Однако вернемся к прерванной нити моего рассказа. Кроме некоторого улучшения жилищных условий, если так это можно назвать, все оставалось по-прежнему – обыденно и трудно. С ночи становились в очередь за хлебом. Стояли на холоде, промерзая до самых костей. Постукивали ногой одна о другую, прыгали, чтобы хоть как-нибудь согреться. На базаре можно было, конечно, поменять вещи на продукты: муку, сало, картошку. Но – увы! – у нас менять было нечего. И вдруг судьба опять подбросила нам счастливую карту. Меня нашел мой родственник Анатолий Корнилович, приехавший в Саратов в командировку. Он был военный, офицер, и явился к нам не с пустыми руками: привез шесть – семь бутылок водки. Водка – это была истинная ценность, валюта военного времени! Мы, конечно, не стали пить сами, а пошли на рынок и выменяли у башкир мешок муки, немного подсолнечного масла и картошки. Это нас спасло от голода. Мы стали на электроплитке печь лепешки и были уже сыты.

Февраль близился к концу, весна была не за горами. Как-то раз руководство издательства собрало нас и объявило, что требуется поехать в колхоз на обмолот прошлогоднего урожая, желающие могут сейчас же записаться. За работу обещали заплатить натурой, что, естественно, было дороже денег. Сразу же нашлось десятка два – три добровольцев, в том числе и я. Мы быстро собрались, и нас грузовиком доставили в колхоз километрах в пятидесяти от Энгельса.

Это были не совсем обычные полевые работы. Дело в том, что город Энгельс, как я уже писала, был «столицей» советской Республики немцев Поволжья[80]. Немецкие колонисты жили на берегах Волги со времен Екатерины II, по указу которой Россия пустила переселенцев, в основном безземельных немецких крестьян, на свои необъятные невозделанные просторы. Немцы обосновались здесь «всерьез и надолго». Подняли черноземную целину, поставили добротные дома, кирхи, школы. Работали трудолюбиво и основательно. После Октябрьской революции наравне с другими народностями России получили право на самоопределение и образовали свою республику. Даже перекосы «раскулачивания» не смогли нарушить их устоявшийся быт. Гром грянул вместе с войной. В августе 1941 года был издан правительственный указ, по которому республика немцев Поволжья ликвидировалась, а ее жители-немцы насильственно переселялись в Казахстан и Сибирь. Советское правительство, по-видимому, опасалось выхода фашистских войск к берегам Волги и, не доверяя всем, у кого в графе «национальность» было вписано «немец», не хотело оставлять таких людей в тылу своих передовых рубежей обороны. Для поволжских немцев это постановление обернулось настоящей трагедией. Переселение, как водилось в сталинские времена, происходило в кратчайшие сроки. Колхозники только что сжали пшеницу, связали в снопы и заскирдовали. И тут пришлось бросить все: дома, скотину, урожай. Так и остались стоять ометы на полях, на десятки километров вокруг. Администрация спохватилась только в преддверии весны – сообразили, что если не обмолотить, то все сгниет, а ведь хлеба не хватало и на фронте, и в тылу. Вот и обратились к помощи добровольцев.

28 марта 1942 года я сообщала родным:

«Дорогие мои! Спешу написать, пользуясь случаем, отправить это письмо прямо в Энгельс с шофером, который нас вез сюда. Опишу все по порядку. После томительного ожидания в Доме пионеров наконец нас погрузили в машины по 30 человек в каждую и повезли. Уехали мы из Энгельса только в 2 часа. Дорога была хорошей: не особенно еще грязно, снег ослепительно бел, солнце пекло, и, самое главное, не было ветра. Настроение было бодрым, не обошлось и без приключений: два раза вылезали из машины и помогали ее на своих плечах выволакивать из канавы.

Доехали до районного центра. Нас потом сразу же, не выгружая из машины, отправили по колхозам. Каждая машина получила свое назначение. Таким образом, поскольку я была в одной машине с нашими иноиздатовцами, я попала с ними в один колхоз, а наши четыре типографские девушки поехали в другой – куда, не знаю. Дорогой мой Минчик, пусть это тебя не волнует – здесь нет принципа распределения по предприятиям».