Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Близилась зима. К тому времени нам с Ли Мином дали комнату в коммунальной трехкомнатной квартире, и мы переехали в Капельский переулок, в дом, где жили сотрудники издательства. Там было много китайцев: Гуйский, Чэнь Чанхао, Си Бин, Сюй Цзефань (Шибанов) и другие. Но прожили мы там недолго. Начались морозы, трубы центрального отопления не выдержали и полопались. В довершение всего прекратилась подача газа – это была уже настоящая катастрофа. Наше жилище превратилось в ледяную пещеру. Толстый слой инея покрывал стены, сказочно переливаясь даже при слабом электрическом свете. Но нам было не до любования явлениями природы – ртутный столбик градусника словно застыл на отметке минус двенадцать градусов по Цельсию. Оставленная в стакане вода замерзала, и он лопался. Жить в таком холоде было невмоготу, и мы вернулись в мое старое семейное гнездо – многонаселенную коммуналку в 1-м Басманном переулке. Там все же было пять градусов тепла. Толстая дореволюционная кладка стен, не в пример современным постройкам, защищала от стужи.

В один из ноябрьских дней того же 1942 года я внезапно почувствовала себя плохо, закружилась голова, и я потеряла сознание. Встревоженная мама вместе с соседкой-медсестрой высказали предположение, что у меня будет ребенок. «Боже мой, какая незадача – ребенок в такое тяжелое время! Как его растить?» – с тревогой думала я. Пошла к врачу-гинекологу – опасения подтвердились. Я высказала свои соображения. Врач, выслушав меня, улыбнулся и сказал, что привык к подобной реакции своих пациенток: у них всегда находятся причины, чтобы оправдать свое нежелание производить на свет ребенка. То это денежные трудности, то вопрос жилой площади, а вот теперь война. Время, правда, не совсем удачное, но все-таки. Я устыдилась своих колебаний, тем более что подспудно во мне уже зрело желание стать матерью. Ли Мин воспринял это сообщение спокойно, как должное. Шла война – в таких трудных условиях выражать повышенную радость по поводу того, что появится ребенок, было как-то неуместно.

Сводки Совинформбюро, которые печатались в газетах и передавались по радио, были по-прежнему лаконичными и представления об истинном положении на фронте не давали. Тем не менее тревожные слухи просачивались, все чаще звучало слово «Сталинград». И вот в декабре в одной из центральных газет (точно не помню – то ли в «Правде», то ли в «Известиях») появился большой «подвал»: очерк писателя Василия Гроссмана «Направление главного удара». Для меня открылась страшная правда об ожесточенных боях в Сталинграде, где прижатые к самому берегу советские дивизии держали оборону, отстаивая каждую пядь земли. Оказывается, немецкое наступление на Сталинград началось еще летом, а мы, находясь совсем рядом, в Энгельсе, об этом ничего не знали и даже любовались разноцветьем трассирующих пуль над мостом через Волгу. Но те летние бои были лишь прелюдией к зимнему кровопролитию, когда с обеих сторон, как в чудовищной мясорубке, перемалывались полки и дивизии. В феврале 1943 было официально объявлено о победе в Сталинградской битве. Стало ясно: наступил перелом. Надежда на скорое окончание войны окрылила всех.

Тем же летом, а может быть, и весной у нас в издательстве создалась напряженка. По указанию Политуправления Советской армии выпускались листовки для фронта на немецком, венгерском, румынском и испанском языках. Союзниками фашистской Германии были тогда Венгрия, Румыния и Испания. Воевавшие на фронте против советских войск испанские дивизии называли почему-то «голубыми» (тогда это слово не имело того значения, что сейчас), а румынских солдат прозвали «кукурузниками» – очевидно, из-за их привычной национальной еды мамалыги (каши из кукурузной муки).

Поскольку задание было ответственным и срочным, в издательстве царил аврал. Мне, как выпускающему, – работала я тогда в производственном отделе – приходилось по ночам торчать в типографии, чтобы наблюдать за печатанием листовок. Несмотря на беременность, я носилась вверх и вниз по типографским лестницам, а потом в поздний час спешила к последнему поезду метро. Уличные фонари не зажигались, из окон домов не падал свет, потому что в Москве по-прежнему соблюдалась строжайшая светомаскировка и все военные годы город был погружен во тьму. Я шла по улицам в кромешной темноте, дорогу находила почти на ощупь – ориентиром служили побеленные стволы деревьев по краям тротуара. Но страха не было.

В городе было спокойно даже ночью: никаких налетов, ограблений, нападений – все это появилось гораздо позже.