Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Эта неприятная деталь как-то не очень огорчила меня. Зато порадовало то, что моими попутчицами будут все те же милые девушки – Лили (Линь Ли) и Сунь Кеин. Это было просто замечательно! А то меня очень беспокоило, что я буду делать одна с ребенком в дороге – ведь я ни слова не понимала по-китайски! Обе девушки хорошо говорили по-русски. Они приехали в Советский Союз еще подростками, а в этом возрасте овладеть иностранным языком бывает относительно легко. Дочь старейшего и всеми уважаемого члена Политюбро ЦК КПК Линь Боцюя Линь Ли (в то время все ее звали Лили), спокойная и неторопливая, большая умница, интересовалась живописью, любила театр. Она, как и я, была поклонницей МХАТа с его яркой плеядой тогдашних актеров, таких как Качалов, Москвин, Тарханов, Еланская, Степанова… В Харбине, когда Лили поселилась у нас в доме, воспоминания об этом замечательном театре были одной из самых интересных тем во время наших неизменных вечерних бесед. Лили получила архитектурное образование, но в то время в Китае было больше востребовано не знание архитектуры, а знание русского языка, и Лили привлекли к переводам на самом высоком уровне. Позднее она увлеклась философией и занялась научными исследованиями. Мы с Лили на долгие годы стали друзьями, вместе пережили невзгоды «культурной революции» и продолжаем общаться до сих пор.

Сунь Кеин же в противоположность своей невозмутимой подруге была живой и очень эмоциональной. Она обладала какой-то невыразимой изюминкой, что делало ее по-особому привлекательной, хотя красавицей ее назвать было нельзя. Меня еще восхищал ее румянец, нежный, как у спелого персика.

Немало сердец разбила Сунь Кеин и в Союзе, и в Китае (правда, по китайским традиционным воззрениям это скорее минус, чем плюс). Даже суровый, неулыбчивый Линь Бяо, который станет впоследствии маршалом, а затем в уставе партии будет официально именоваться «наследником» Председателя Мао, и тот не устоял перед чарами этой девушки и предложил ей руку и сердце. Произошло это в 1939 году, когда Линь Бяо подлечивался в Советском Союзе и занимался в военной школе. Но он получил отказ. И поделом – разве такой нудный сухарь (это у меня такое сложилось впечатление) мог стать подходящей парой для экспрессивной артистической натуры!

А Сунь Кеин была именно такой. Она училась на режиссерском факультете московского ГИТИСа. Ее непосредственный учитель Н. М. Горчаков, известнейший режиссер и заведующий кафедрой режиссуры ГИТИСа, считал Сунь Кеин одной из своих самых одаренных учениц. И надо сказать, что по возвращении на родину она поставила немало хороших спектаклей. Мы с Ли Мином с удовольствием ходили на ее премьеры. Сунь Кеин стала основательницей двух театров – Молодежного театра Китая и Экспериментального драматического театра. В основе ее режиссерской деятельности лежала, конечно же, школа Станиславского, которая до сих пор пользуется в Китае уважением. Дальнейшая судьба моей подруги сложилась драматически, но об этом я расскажу позже.

А пока мы только собирались ехать навстречу своей судьбе. Ждать оставалось недолго. Значит, следовало готовиться к отъезду, сначала хотя бы в психологическом плане. Софья Алексеевна, Иннина няня, – в прошлом медсестра (правильнее сказать, сестра милосердия), во время Русско-японской войны 1904–1905 годов побывавшая в Мукдене (Шэньяне), начала усиленно давать мне советы – иногда довольно смешные, вроде того, что обязательно надо запастись сапогами или галошами, ведь в маньчжурских городах на улицах грязь неимоверная, чуть ли не по колено. Я пыталась ее переубедить, что этого не может быть – прошло ведь около полувека! Но тщетно. В памяти старого человека Китай остался таким, каким был в незапамятные времена.

Сложнее всего было с мамой. Она оставалась на попечении Маруси, но невестка – это все-таки не дочь. И потом, кто мог сказать, когда я вернусь? Ведь в те времена уехать за границу было все равно, что отправиться на другую планету. А маме было уже под семьдесят. Она молча переживала. Жаль мне было ее. Но свойственный молодости эгоизм брал верх: меня ждала встреча с мужем и новая жизнь – хорошая ли, плохая – этого пока мне знать было не дано.

День нашего отъезда был назначен на 24 сентября. Нам в МОПРе выдали кое-что из одежды. Не густо, правда, но все же. Пальто – плохенькое по теперешним понятиям – и пара туфель были для меня совсем не лишними.

И вот мы на вокзале. Софья Алексеевна дает мне последние указания, как ухаживать за девочкой, мне она в этом не слишком доверяет. Эта интеллигентная старушка была очень умелой няней, и при ней я горя не знала с ребенком, а теперь все ложилось на меня. Да и путь предстоял дальний, что меня тоже беспокоило.

Прощание на вокзале с родными, особенно с мамой, было тяжелым. Мама в оцепенении стояла на перроне – в лице ни кровинки, слова не могла вымолвить. Я старалась не плакать, но, когда за окном вагона медленно поплыла платформа Ярославского вокзала, глаза мои наполнились слезами.

– До свиданья, мамочка! Береги себя!