Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Когда ремонт, тоже делавшийся за государственный счет, был закончен, мы решили отметить новоселье. Пригласили советского Генерального консула Сергея Леонидовича Тихвинского с женой. (К слову сказать, выяснилось, что мы с ней учились в одном институте в Москве – она на немецком факультете, а я – на французском). Супруги привезли нам в подарок огромный сервиз на двенадцать персон из японского фарфора, возможно, трофейный. Этот чайный сервиз прошел через все бури и штормы, чудом уцелел в «культурную революцию» и до сих пор служит нам верную службу. Не так давно я угощала чаем убеленного сединами академика Тихвинского, и он с нежностью смотрел на этот сервиз, вспоминая уже покойную супругу.

«Международная семья»

Я мало-помалу обживала свое новое пристанище, а тем временем наша семья пополнялась новыми членами.

В сентябре 1949 года, вскоре после освобождения провинции Хунань, приехала свекровь. По просьбе мужа ее привез в Пекин его старший сын Жэньцзи, выросший под крылом бабушки. Мы с Ли Лисанем поехали на вокзал их встречать.

Нашу машину пропустили прямо на перрон, и мы остановились напротив мягкого вагона. Проводница открыла дверь, и в тамбуре появилась маленькая сухонькая старушка со сморщенным, как печеное яблочко, личиком. Внук поддерживал ее бережно под руки, а потом на закорках донес до автомобиля. Именно на закорках, а не на руках – так принято носить женщин в Китае. (А попробуйте взвалить на спину русскую бабищу!)

Мать и сын не виделись больше двадцати лет, и я ожидала, что встреча будет волнующей. Ан нет! Никаких бурных родственных объятий, никаких слез радости и эмоциональных излияний. Сдержанный поклон сына и бесстрастное лицо матери, без тени улыбки, словно они только вчера расстались.

Я-то знала, что Ли Лисань с детства питал глубокую привязанность к матери. Она была для непокорного бунтаря-мальчишки домашним ангелом-хранителем, заступалась за него перед деспотичным отцом, спасала от суровых наказаний. Ли Лисань всегда вспоминал о ней с нежностью и, как только выпадал редкий случай, старался передать весточку. Правда, когда окольным путем пришло письмо из дома с сообщением, что отец скончался, известие это он воспринял без видимых эмоций. Я списала все на счет времени – ведь Ли Лисань так давно покинул отчий дом. Но теперь я была просто поражена: такая долгая разлука, и такая холодная на вид встреча! Очевидно, что традиционная этика поведения – не обнаруживать истинных чувств и движения эмоций – глубоко укоренилась в подсознании даже такого эмансипированного китайца, каким был Ли Лисань.

И еще что меня удивило – это ноги моей свекрови. Они были крошечные и совершенно изуродованные: по старому обычаю ей их в раннем детстве туго бинтовали, пригибая пальцы к ступне, чтобы насильно сформировать крошечный «золотой лотос», как метафорически называет женскую ножку китайская поэзия. Чем меньше была нога, тем выше ценилась невеста. Но какие муки мученические приходилось терпеть бедняжкам, когда им ломали кости на пальцах, останавливая естественный рост! А потом всю жизнь семенить на искалеченных ногах, переваливаясь с боку на бок, как утица!

Свекровь впервые за восемьдесят лет покинула родной край – небольшой городок Лилин. Всю жизнь она прожила в его окрестностях, где среди рисовых полей стояла родовая усадьба семейства Ли, с годами все больше приходившая в упадок. И хотя наша «китайская бабушка» родилась в состоятельной семье (отсюда ее маленькие ножки, бедные люди не всегда могли это себе позволить), на старости лет ей пришлось много работать и по дому, и в огороде. Не представляю, как она переступала по грядкам на таких ножках!

Говорила старая женщина только на лилинском диалекте, который никто из китайцев-северян не понимал. Так что общего языка в нашем доме у нее ни с кем не было, кроме Ли Лисаня, Жэньцзи (который недолго пробыл с нами) и еще двух внуков – племянников мужа, тоже прибывших с бабушкой. Старшая, Жэньсяо (девочка двенадцати лет), должна была, по мысли родных, составить компанию старушке.

А ее четырехлетнего братишку прислали потому, что его отцу, младшему брату Ли Лисаня, было не под силу кормить многочисленных детей, и Ли Лисань решил помочь брату в благодарность за то, что он в свое время поднял на ноги Жэньцзи и второго сына Ли Лисаня Жэньцзюня.

Как мог заметить читатель, имена сыновей и племянников Ли Лисаня (Жэньцзи, Жэньцзюнь, Жэньсяо и т. д.) начинались одинаково, с иероглифа «жэнь» – «человек», согласно древней традиции, существовавшей в больших китайских семьях, когда общий иероглиф в имени служил своего рода опознавательным знаком, маркируя принадлежность к одному поколению. Последовательность этих знаков в клане Ли была установлена более ста лет назад общим предком и свято соблюдалась. Ли Лисань же, как настоящий бунтарь, ее нарушил: уйдя в революцию, изменил себе имя и дочерям, родившимся вне родового гнезда, тоже дал иные имена. А вот брат его, тихий, спокойный человек, всю жизнь проработавший учителем в сельской школе, остался верен конфуцианским традициям.