Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Когда возвращалась домой, нагруженная покупками, муж бросал на меня косые взгляды, которые отравляли мне всю радость. С юных лет Ли Лисань был врагом частной собственности, и это впиталось у него в кровь. Почему-то он считал себя вправе пользоваться казенной обстановкой, вполне удобной, кстати, но очень не хотел, чтобы я приобретала домашние вещи в свою собственность. А я любила время от времени заходить в русский комиссионный магазин, который держал татарин Мизгин, и присмотреть что-нибудь. И вот как-то раз я увидела там большой красивый сервант для посуды, которой к этому времени у меня набралось достаточно. Восемьдесят юаней на покупку у меня нашлись. Сервант привезли и поставили в столовой прямо напротив того места, где обычно садился муж. Я с замиранием сердца ждала, когда он скажет: «Это что такое?!» Так Ли Лисань выражал крайнюю степень возмущения. Но, видимо, он в те дни был очень занят какими-то рабочими мыслями, потому что в упор не замечал мое приобретение. Только через три дня остановил на нем взгляд и с усмешкой, но вполне спокойно спросил:

– Купила?

– Купила, – робко пробормотала я.

Муж больше не сказал ни слова. Пронесло!

Сервант этот до сих пор украшает столовую в моей квартире, напоминая о том случае.

С установлением народной власти практически весь Китай стал одеваться одинаково – в синие кители военизированного покроя, называемые «суньятсеновками» по имени Сунь Ятсена, который первым ввел их в обиход. В этом отношении партийная элита не отличалась от рабоче-крестьянской массы, разве что позволяла себе использовать шерстяной материал вместо хлопчатобумажного. Зимой, когда все облачались в неуклюжие ватные штаны и куртки и прикрывали головы бесформенными ватными шапками, нередко бывало трудно различить, где мужчина, где женщина.

С моей подругой Фифи произошел такой случай. Одетая как все, она шла по улице и вдруг услышала за спиной разговор двух советских командированных.

– Ну погляди, вот кто это идет – мужик или баба?

– А черт его знает! Со спины не разберешь.

Фифи обернулась и на чистом русском языке обрезала:

– Успокойтесь: баба!

Комментаторы сконфуженно умолкли.

Мне лично очень хотелось, чтобы муж продолжал носить европейский костюм или по крайней мере надевал его на дипломатические приемы. Но Ли Лисань категорически отказывался:

– У нас это не принято.

– Но ведь Чэнь И же носит, – пыталась его урезонить я, апеллируя к авторитету министра иностранных дел, который иногда появлялся даже в берете и с франтовской бабочкой.

– Чэнь И – это Чэнь И, а я – это я, – возражал муж.

Так я в Пекине ни разу больше и не видела его в костюме с галстуком.

Уже в 90-е годы, знакомясь с воспоминаниями Ши Чжэ (Карского), я нашла там интересный эпизод.

Когда Ли Лисань весной 1946 года в Яньани пришел навестить Мао Цзэдуна, Карский присутствовал при встрече. Увидев Ли Лисаня, щегольски одетого в светлый европейский костюм, в котором он ходил на переговоры с американцами, Мао Цзэдун выразил недовольство, сделав замечание:

– Сразу видно, что ты прибыл из-за границы. У нас так не одеваются.

Мао тут же велел Карскому раздобыть и принести суньятсеновку, чтобы Ли Лисань оделся как все.

Я подумала: может быть, в этом эпизоде кроется разгадка того, почему Ли Лисань с тех пор как огня боялся европейской одежды.

Тем не менее даже Мао Цзэдун не чурался некоторых европейских веяний.

В Чжуннаньхае, в одном из старинных павильонов с красивой росписью на потолке и резьбой на дверях и оконных переплетах, по субботам устраивались танцевальные вечера для высшего эшелона власти, куда вначале ездила и я. Партнерши из числа артисток и медсестер были одеты более чем скромно, зимой появлялись даже в ватниках и ватных брюках. Такая манера одеваться сохранилась с «пещерных времен». Одна Цзян Цин оригинальничала: выходила в юбке, и это нравилось ее супругу, который неизменно посещал все вечера.

Я слышала, что Мао пристрастился к европейским танцам еще с конца 30-х годов, первым его учителем был некто Джордж Хэйтем (в Китае его называли Ма Хайдэ), врач-американец ливанского происхождения, который прихватил с собой в Яньань патефон и начал устраивать танцульки в своей пещере. Новое «заморское развлечение» всем понравилось и вошло в моду. Тогдашняя жена Мао Хэ Цзычжэнь ревновала мужа к партнершам и устраивала по этому поводу скандалы (слыханное ли дело – танцевать в обнимку! По конфуцианским канонам это было совершенно недопустимо), но отучить Мао от этого пристрастия ей не удалось.