Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Почти одновременно с поступлением на работу в спецшколу, в конце 1949 года, я получила приглашение от Пекинского университета, где известный литератор и переводчик профессор Цао Цзинхуа заново формировал факультет русского языка. Цао Цзинхуа, очень милый и деликатный человек, державшийся скромно и спокойно, в 30-е годы работал в Ленинградском университете. Знаток русской литературы, прекрасно владевший русским языком, он на протяжении долгих лет поддерживал дружеские отношения со многими советскими писателями, литературоведами, китаеведами, переписывался какое-то время с Максимом Горьким. Стараниями Цао Цзинхуа оклад в университете мне положили в два раза больше, чем в спецшколе, – целых 150 юаней (в пересчете на новые деньги)!

Пекинский университет в то время размещался в своем старом здании в центре города – в знаменитом «Хунлоу» («Красном доме»), служившем рассадником демократии, откуда началось знаменитое движение «4 мая»[98]. Но на тот день это историческое здание находилось в крайне запущенном состоянии: обшарпанные столы, выбитые стекла, ветер, гуляющий по коридорам и аудиториям, хотя на улице уже стоял декабрь. Я понимала, что в этом развале надо было винить не тех, кто только пришел к власти, а тех, кто был прежде. Но мне было неприютно в этом помещении. Смущала и западная система свободного посещения занятий: огромная аудитория то наполнялась студентами, то пугала пустотой. Даже посреди лекции не прекращалось «броуновское движение»: все время кто-то входил, а кто-то выходил, проскальзывая в задние ряды. Для меня, человека, воспитанного советской вузовской системой, все это было крайне непривычно. И как методически строить работу с такой аудиторией? Я была в полной растерянности.

Проработав по совместительству в Пекинском университете меньше года, предпочла сосредоточиться на работе в спецшколе – пусть маленькой, но чистенькой и аккуратной, где были небольшие группы, строгая дисциплина и закрытые окна без сквозняков. И еще мне там дали машину, которая заезжала за мной и везла на работу. А в Пекинский университет мне приходилось ездить на велорикше – другого общественного транспорта не было. Я мучилась угрызениями совести, что вот, мол, человек везет человека. Ведь во всех советских книгах изображались колонизаторы в пробковых шлемах, едущие на рикше, – это был символ эксплуатации и угнетения.

В спецшколе, вскоре реорганизованной в Институт русского языка, меня нагрузили, как говорится, под завязку. У меня бывало до 24 учебных часов в неделю, а дома – бесконечные тетради, контрольные работы, которые приходилось проверять до полуночи, подготовка учебного материала и прочее и прочее. Большинство китайских преподавателей просто физически не выдерживали такой нагрузки, но я никогда не жаловалась. Приходилось меньше бывать с детьми, но я знала, что тыл у меня защищен: девочками занимались няня и бабушка. Что касается Ли Лисаня, то он сам дневал и ночевал на работе, и претензий у него ко мне не было. Даже наоборот – он старался помочь мне, особенно когда речь заходила о переводах. Мне немало пришлось в своей жизни заниматься такого рода работой: кто-то едет на конференцию, кто-то готовится к выступлению на месте – просят: «Лиза, помоги». И я помогала – правила, редактировала переводы без всякой оплаты.

В начале 60-х годов меня пригласили в редакционную группу, готовившую к изданию четвертый том «Избранных произведений Мао Цзэдуна» в русском переводе. Первые три тома уже были изданы в содружестве с советскими китаистами. Но к тому времени дружба расстроилась, и пришлось китайской стороне заканчивать издание самостоятельно. За неимением специалистов взяли меня, и я снова оказалась в одной команде с Линь Ли, Фифи и другими старыми знакомыми.

Когда я смогла немного читать по-китайски, то попробовала помимо политической литературы переводить самостоятельно и художественную прозу – рассказы и очерки. Когда работала над первой книгой – о народной героине Лю Ху-лань, часто обращалась с вопросами к мужу, и мы вместе прорабатывали текст. Зато когда он брался за перевод с русского, то консультантом становилась я. Так, в 1956 году ему понравился рассказ, напечатанный в советской газете (кажется, он назывался «Три капли»), и Ли Лисань по своей инициативе перевел его.

Работать в стол не хотелось, и я пыталась пристроить свои переводы в советских издательствах. Как-то раз даже написала главному редактору журнала «Иностранная литература» Александру Чаковскому, но безрезультатно. Пробовала также поступить на заочное отделение Института востоковедения, но мне отказали по той причине, что я жила за границей. Я убедилась в том, что в Советском Союзе для меня пути закрыты.