Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Иногда во время моей примитивной уборки дверь камеры приоткрывалась, и слышался одобрительный голос караульного солдата: – Чистоту наводишь? Вот и хорошо.

Вообще надо сказать, среди моих стражей попадались и человечные ребята. Как-то утром, это было в декабре, я по звонку открыла глаза, и вдруг потолок завертелся у меня над головой. С трудом поднялась с топчана и, цепляясь за стены, добрела до туалета. Превозмогая себя, присела на корточки у двери, чтобы взять чашку с едой, но есть не могла и отставила ее в сторону. Заглянул дежурный солдат и участливо спросил: – Почему не ешь? – Заболела. – Вызвать врача? – Да, – соглашаюсь я.

Однако врач не поспешил с приходом и появился только через два дня, когда головокружение прошло само по себе. Что это было со мной – не знаю. Не в правилах тюремных эскулапов отвечать на такие вопросы заключенных. Не приведи Боже болеть в тюрьме!

Но далеко не все стражники были так обходительны, по крайней мере со мной. Иногда на своем единственном седалище – топчане я забываюсь и кладу ногу на ногу. Такая поза кажется стражу слишком фривольной, и он орет через дверь:

– Ты чего расселась? Забыла, что ли, где находишься? А ну-ка, садись как следует!

Грубый окрик возвращает меня к действительности, и я послушно принимаю благопристойную, как на допросе, позу: ноги вместе, руки на коленях.

Допрос, разумеется, не радость. Но беспокойное его ожидание еще безрадостнее. На душе томительно-тревожно, и заняться абсолютно нечем, чтобы отвлечься. Челночное снование по ограниченному пространству камеры не успокаивает. Беспокоит судьба мужа и девочек. Давая показания, я нередко ссылаюсь на Ли Лисаня:

– Спросите его. Он подтвердит правдивость моих слов.

Меня грубо обрывают: мол, тебя это не касается, нужно будет – спросим. Где муж, что с ним – мне не говорили.

А что с детьми? На мои вопросы следователи отвечали молчанием. Я и не подозревала, что обе дочери сидели в одиночках в том же корпусе. Как потом рассказывала Инна, она даже мела коридор перед самой моей дверью. Но мы ничего друг о друге не знали.

Чтобы как-то отвлечься от черных мыслей, начинаю читать стихи – не вслух, конечно, а про себя, беззвучно шевеля губами. Чаще всего на память приходят строки Пушкина, Маяковского и Есенина. Пушкин – это детство, а Маяковский и Есенин – это юность моих далеких 20-х годов, когда они были самыми любимыми поэтами среди молодежи. Музыка стихов успокаивала нервы. Жаль только, что в памяти у меня их сохранилось слишком мало.

Но вот после двух месяцев затишья, в самом начале февраля 1968 года, сразу после отбоя ко сну двери камеры тяжело заскрипели.

– На допрос! – услышала я голос надзирателя.

Так поздно? Тюрьма уже погрузилась в сон, когда меня повели по коридорам.

Начались самые изнурительные за все мое пребывание в тюрьме допросы, которые длились с десяти вечера до трехчетырех утра. Все эти бесконечные часы я должна была стоять навытяжку, руки по швам. По возвращении в камеру не успевала сомкнуть глаз, как раздавался сигнал подъема, а днем нельзя было прилечь ни на минуту.

Ежедневное недосыпание изматывало. Стоило только присесть на топчан, как глаза слипались сами собой. Отяжелевшие веки не хотели подниматься – хоть спичками их подпирай! Будил все тот же окрик из-за двери:

– Не спать! Запрещается!

И только раз сердобольный голос посочувствовал:

– Пойди умойся холодной водой и походи по камере – авось полегчает.

Мучения мои продолжались три недели. И хорошо, что не дольше – я бы не выдержала, мои душевные и физические силы были на пределе.

Центральной темой допросов были все те же отношения с Го Шаотаном. Особенно тянули тягомотину вокруг ужина у нас дома. Гостей в тот раз было много, но за давностью лет я всех перезабыла (сколько было у нас с Лисанем таких застолий!). Так нет! Следователи упорно добивались, чтобы я назвала всех по именам и даже указала, кто с кем рядом сидел за столом. А какое это могло иметь значение? Оказывается, как мне заявили, имело: за этим столом были установлены шпионские связи.

– Извините, но разве шпионы вербуются прилюдно? – осмелилась задать я наивный вопрос. – В детективных романах о таком не пишут.

Участники судилища в несколько глоток сразу возопили:

– А кого вам стесняться? Ни одного порядочного человека за столом не было – сборище негодяев!

– А как же жена и дочь Го Шаотана? Моя невестка Мария, наши дети, наконец?

– Подумаешь! Яблочко от яблони недалеко падает!

Как выяснилось позднее, этот ужин казался таким важным для следствия, потому что на нем присутствовали, кроме наших частых гостей, таких как Гуйский и Линь Ли, еще двое старых знакомцев Го Шаотана – члены ЦК Ли Вэйхань и Ян Шанкунь, последний был еще заведующим канцелярией ЦК. Как ни странно, но этих двух последних я и вправду совершенно запамятовала. И даже когда следователи стали спрашивать об этом в лоб, я упорно отказывалась подтвердить их присутствие, дабы не бросить на них тень. Такое запирательство стоило мне многих бессонных ночей.