Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Думала я и о муже, с которым судьба не раз играла злые шутки: «то вознесет его высоко, то бросит в бездну без стыда». В голову пришли слова Ли Лисаня о его взлетах и падениях. Когда он был еще юным, в родных краях один гадальщик предсказал ему судьбу: будет у него три взлета и три падения. Оглянувшись на историю Ли Лисаня, можно убедиться, что так оно и получилось: первый взлет в 20-е годы, когда он стремительно поднялся к руководству КПК; резкое падение в 1930, покрывшее его в партии несмываемым пятном; второе падение – в 1938, когда он в Москве оказался за решеткой; затем взлет после возвращения в Китай в 1946 году – и новое падение, начиная с профсоюзных событий 1952 года.

А где еще один взлет? Помню, когда Ли Лисань рассказал мне об этих предсказаниях, я только усмехнулась:

– Чушь! Мистика!

Но теперь, в несчастьях, я вспоминала об этой «мистике» и надеялась, что будет, будет еще один взлет у Ли Лисаня. И, надо признаться, эта мысль меня морально поддерживала.

Свидание

Прошло уже шесть лет за решеткой, а впереди не брезжило ни малейшего просвета. На допросы не вызывали. Забыли, что ли, о моем существовании? На прогулки, правда, выводили регулярно. И в быту, начиная с 1972 года (после падения Линь Бяо), начались кое-какие перемены к лучшему.

Как-то раз, когда я, закончив монотонное кружение по прогулочному дворику, возвращалась в камеру, надсмотрщица без объяснений сунула мне в руку что-то мягкое, матерчатое. Развернула в камере: о, чудо! – это оказались простыня и махровое полотенце для подушки, заменяющее у китайцев наволочку. За долгие тюремные годы я уже успела отвыкнуть от этих элементарных принадлежностей.

Через несколько дней появилась пища духовная: мне выдали целую стопку книг на русском языке – сочинения Маркса, Энгельса и Ленина. До этого у меня был только цитатник Мао Цзэдуна, причем на французском языке. Но этому я не только не огорчалась, а даже радовалась. Можно было мысленно заниматься переводом с французского на русский – все же подобие какого-то занятия, помогающего убить время.

Но вот забавно: когда у меня в руках впервые после долгих лет оказалась книга на русском языке, я с тупым недоумением уставилась в печатный текст – буквы казались какими-то странными и с трудом складывались в слова. «Что это – болгарский язык? Зачем мне его дали?» Потом прочухалась и сообразила: «Да это же русский!»

А спустя время – новое чудо: принесли обед – да еще какой! – мясо с овощами. Помню даже, что это была цветная капуста. Я уже сто лет такой еды не видела! «По случаю чего такое пиршество? Может, праздник какой?»

Ан нет! И в последующие дни еда стала намного лучше. Как я позже узнала, было спущено личное указание Мао, чтобы лучше кормить заключенных, и после этого нам по воскресеньям стали давать даже соевое молоко с жаренными в масле ютяо[110], а на обед пельмени или паровые пирожки с мясной начинкой. «Ну что ж! – усмехалась я про себя. – При таком питании можно еще и посидеть».

Шутка шуткой, но на деле тюремное существование продолжало подтачивать организм, и он явно начал сдавать. На теле высыпали болячки, началось что-то с желудком – с самого утра к горлу подступала острая тошнота, есть ничего уже не хотелось. Приходил тюремный врач, но узнать что-нибудь от него, как всегда, было невозможно: он хранил сухое молчание.

Но вот как-то рано утром с привычным скрипом открывается тяжелая дверь и я слышу: «Выходи!» Куда, зачем – ничего не объясняют. Привычно следую за моим провожатым. Спускаемся вниз. Перед входом стоит легковая машина. Приказывают в нее садиться. В автомобиле неожиданно начинается маскарад – мне на голову, на простонародный манер, повязывают грязноватое полотенце, нижнюю половину лица закрывают марлевым респиратором и, в довершение всего, напяливают огромные черные очки, до того темные, что я через них уже ничего не вижу. Весь этот камуфляж плюс черные ватные штаны и ватная куртка делают из меня китайскую крестьянку неопределенного возраста, наверное, чтобы не привлекать внимания моей иностранной наружностью. Значит, меня повезут куда-то в город – иначе для чего такие сложные приготовления?

В машину на заднее сиденье по бокам от меня усаживаются двое в штатском, впереди, рядом с шофером, еще один. Дверцы автомобиля захлопываются, и вдруг я слышу щелчок, и холодный металл сдавливает мне запястья.

Наручники! Я испытываю острое чувство унижения, оскорбленная в самом элементарном человеческом достоинстве. К чему все это? Зажатая с двух сторон здоровыми детинами, неужели я буду сопротивляться, выпрыгивать из машины? В мои-то годы! Предосторожность была явно излишней, скорее всего, рассчитанной на психологическое воздействие. И впрямь, этот сухой щелчок, ставший воспоминанием, до сих пор вызывает у меня внутреннюю дрожь.