Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Весной 1987 года в Пекине наши знакомые-китайцы привели в гости польку, которую они называли Оля. В 40-е годы она воспитывалась вместе с ними в Ивановском интердоме. За чайным столом в оживленной беседе начали вспоминать Москву, гостиницу «Люкс». И выяснилось, что Оля, тогда совсем еще маленькая девочка, тоже жила во флигеле вместе с бабушкой, известной польской революционеркой Форнальской. Дочь и сын Форнальской – работавшие в Коминтерне польские коммунисты – были арестованы. Оля хорошо помнила тот темный коридор, в котором она играла со своими сверстниками. Отец Оли стал известен позже как один из вождей стран народной демократии, культ которых внедрялся в сталинский период. Они почитались меньше Сталина, но портреты их возникали на разных демонстрациях и празднествах. Болеслав Берут. Он был развенчан сразу же после Сталина. Мне было неудобно спрашивать Олю о нем.

Память сохранила и другие мелкие эпизоды моего пребывания в мрачном флигеле.

В соседней комнате кто-то целыми днями крутил на патефоне одну и ту же чем-то полюбившуюся ему пластинку – модное танго «Утомленное солнце»: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось. В этот час ты призналась, что нет любви…»

Мелодия эта назойливо звучала у меня в ушах. Прощание навеки, конец любви. Нет! У любви не может и не должно быть конца!

Мысли о Ли Мине ни днем ни ночью не оставляли меня. Утрата мужа в таких трагических обстоятельствах только обостряла мое чувство к нему. И навязчивые звуки танго запали мне в душу как тяжелая ассоциация с теми временами. Вот почему, когда я смотрела «Утомленные солнцем» Никиты Михалкова и опять услышала эту мелодию, проходящую лейтмотивом через весь фильм, то в душе всколыхнулась сложная гамма переживаний, и вновь возникло давнишнее гнетущее чувство.

Глава 9 Хождение по тюрьмам

Итак, меня переселили – изгнание из рая состоялось. Наскоро устроившись в своем новом пристанище и коротко познакомившись с соседками, я поспешила уйти. Поехала к матери – в такую минуту она мне особенно была нужна. Это был единственный человек, перед которым я могла излить свое горе. Чутким материнским сердцем она могла все понять и утешить меня.

Как только я вошла, она по виду моему сразу угадала, что стряслось что-то ужасное. В ее испуганном взгляде я прочитала немой вопрос. «Ли Мина арестовали», – с трудом выдавила я из себя. Ошеломленная, мама опустилась в кресло, а я бросилась на пол и, по-детски уткнувшись в ее колени, дала волю долго сдерживаемым слезам. Плакала навзрыд. Мама гладила меня по голове и молчала. Она понимала, что мне надо дать выплакаться, после чего на душе станет легче. Плакала я долго – мама терпеливо ждала. Немного успокоившись, я сказала, что буду разыскивать Ли Мина по тюрьмам, что не откажусь от него. «Разумеется. Разумеется, надо искать. Как можно бросать человека в беде!» – поддержала меня мама. Как я была благодарна ей за эти слова, сказанные в такую минуту! Какой огромной моральной поддержкой стали они для меня! В моих глазах мама всегда была честным, справедливым человеком. Теперь я еще больше укрепилась в таком мнении. А ведь сколько знакомых и даже родственников советовали мне отказаться от мужа-иностранца! «Он ведь так или иначе связан с заграницей – мало ли что там может быть»; «Зачем тебе губить себя, ты еще молодая. Найдешь хорошего русского парня и устроишь свою жизнь», – увещевали меня.

Когда пришел брат с женой, мама все им рассказала. На лице у Марии появились растерянность и испуг, а Володя помрачнел и тихо сказал: «Наверное, было за что». Эти слова больно кольнули меня в сердце, но я тут же подумала: «А разве и мы с Ли Мином до сегодняшнего дня не считали так?» Какова же была сила неустанного внушения, что смогла так затуманить сознание людей! То был какой-то массовый гипноз, которому поддались сотни тысяч – да какое там! – миллионы советских людей.

Бедный Володя! «Было за что» – очень скоро так станут говорить и про него.

На следующий день я с тяжелым сердцем отправилась в институт. Заранее предвидела, что меня там ждет. Явилась в бюро комсомола института. Заявила о случившемся. Лицо у секретаря стало непроницаемо каменным. Но удивления мои слова не вызвали – такое было привычным. «Разберем твое дело в ближайшие дни, – ледяным тоном объявил он мне. – Подумай обо всем хорошенько».