Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Через несколько дней в домоуправлении «Люкса» я оформила справку, удостоверявшую, что я являюсь женой Ли Мина, – других документов, подтверждающих наши отношения, у меня не было – и поехала на розыски. Начала с Бутырки, как в просторечии называют Бутырскую тюрьму. То, что я там увидела, меня потрясло. Обширное помещение до отказа было заполнено людьми. Окошечек было несколько, к каждому из них вились длинные очереди, концы которых найти было нелегко. Наконец я пристроилась к той очереди, которая тянулась к окошечку, где давали справки об арестованных, фамилии которых начинались с буквы «Л». В очереди стояли одни женщины, в основном пожилые и совсем старые, и редко-редко можно было увидеть мужчину. Каких только историй я не наслушалась, пока там стояла! Жены разыскивали мужей, матери – сыновей и дочерей, сгинувших бесследно.

Одна старая женщина, помню, рассказывала про сына, выдвинутого на должность директора завода, и горестно резюмировала: «Вот и довыдвигали!» Стояла я долго, несколько часов, и всего лишь затем, чтобы после того, как я предъявила паспорт в окошечке, мне его швырнули обратно, грубо отрезав: «Нет такого!»

Так с того дня началось мое хождение по тюрьмам. После Бутырки была я в Таганской и даже Лефортовской тюрьме, хотя и слышала, что там содержались только особо важные «политические преступники», как в царские времена в Шлиссельбургской крепости или Алексеевском равелине Петропавловки. Ходила в тюрьму на Рождественском бульваре, заведомо зная, что там сидят одни уголовники. Но все же теплилась надежда: «А вдруг найду там!» Пыталась навести справки и во внутренней Лубянской тюрьме, приемная которой находилась на Кузнецком мосту. И всюду одна и та же безрадостная картина: толпы людей, измученных, страдающих, но все же не потерявших надежду узнать что-нибудь о близких. А сколько еще было других – тех, кто размежевался с родными, и тех, кто из-за боязни не решался наводить о них справки! Какова же была амплитуда арестов! Какие обвальные масштабы репрессий! В этом я смогла убедиться во время своего бесплодного хождения по тюрьмам. Мне стало казаться, что я сойду с ума. Я не могла уразуметь, что происходит? Откуда столько врагов народа? Как же могла удержаться Советская власть? Взяли такого человека, как мой муж, – искренне преданного делу революции. Значит, берут и таких, и, наверное, немало!

Никто не мог дать ответ на мучившие меня вопросы. Да и задавать их вслух было страшно. По вечерам я часто и подолгу блуждала в одиночестве по улицам, но душевная рана не зарубцовывалась, и успокоения я не обретала.

Пыталась найти спутниц для своих поисков. Заглянула к Зине Киселевой, муж которой – китаец Худяков – тоже до ареста работал в издательстве; к Наде Руденко – после того, как узнала, что Чжан Бао взяли вслед за Ли Мином. Но у этих женщин были на руках маленькие дети, и они, серьезно напуганные, отказались ходить по тюрьмам.

А я по-прежнему ждала, что Ли Мин вот-вот вернется. Справедливость обязана, не может не восторжествовать!

Но время шло, в окошечках снова и снова бросали в ответ: «Такой не числится!» – и я все больше теряла надежду не только на возвращение мужа, но даже и на то, что мне удастся разыскать его в одной из тюрем. В тюремных очередях поговаривали о том, что созданные в НКВД «тройки» – особые комиссии из трех человек – выносят приговоры практически без суда и следствия.

Очень часто дают десять – пятнадцать лет строгого лагерного режима без права переписки. Тогда я еще не знала, что «без права переписки», как правило, означало «расстрел». Однако сама возможность, что Ли Мина осудят на длительный срок и отправят в лагерь, повергала меня в ужас. Тем упорнее я продолжала свои поиски.

Через несколько месяцев я из флигеля во дворе «Люкса» переехала к матери. Вернулась на свое старое пепелище. Там, в 1-м Басманном переулке, прошли мое детство и юность, и наша густонаселенная коммунальная квартира с ее нескончаемо длинным темным коридором была для меня родным домом. А близость матери согревала сердце.

* * *

Летом 1938 года нашу семью настигла новая беда.

В тот год мы с мамой жили под Москвой в деревне Горки, у наших родственников Лены и Олега Скачковых, которые на лето сняли там деревенскую избу. Со Скачковыми у нас оставались самые близкие отношения – они не сторонились нас.

Я очень любила свою племянницу Леночку, и она отвечала мне тем же. Она была старше меня почти на десять лет, но это не мешало нашей дружбе.

Июль в том году выдался на редкость знойным. По вечерам стояла такая духота, что заснуть было невозможно. Мы до полуночи сидели на ступеньках крыльца в надежде, не потянет ли ветерок, не принесет ли хоть чуточку прохлады. Тщетно! С крыльца был виден дом, где провел свои последние годы Ленин. Небольшая деревня Горки раскинулась на косогоре, сбегавшем к оврагу, за которым начинался парк. Луг пестрел полевыми цветами. Днем было приятно лежать в густой траве и смотреть, как по небу плывут легкие белоснежные облачка. После невзгод и тревог душа отдыхала среди деревенского раздолья.