Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Мысль о такой возможности меня ужасала. И когда я через окошечко услышала: «Можете передать теплые вещи», – сердце у меня упало. Это было то самое страшное, чего я ждала с содроганием. Я уже наслушалась всяких историй о лагерях и ясно понимала, что выжить там можно только чудом. «Ли Мина высылают. Конец всем надеждам», – стучало у меня в ушах.

Начала собирать теплые вещи, ведь ехать мужу предстояло на Крайний Север с его лютыми холодами. Каково там будет ему, южанину, привыкшему к мягкому климату! Среди белья нашлась тонкая шерстяная рубашка, которую Ли Мин привез из Китая. Но за столько лет ее изъела моль, и она вся оказалась в дырках. Я села за починку. Проводила за работой целые вечера, тщательно штопая каждую дырочку. В указанный день, связав громадный узел, я потащила его на Матросскую Тишину. На этот раз сидевший за окошком военный соизволил выйти и принять у меня вещи. Потом в тюрьме Ли Мин, увидев заштопанную рубашку, оценил мой кропотливый труд и был, по его словам, тронут до слез.

Я попыталась выведать в справочном бюро у военного, когда предполагают высылать Ли Мина, но не получила толкового ответа. Да он, наверное, и сам не знал ничего. Потом я еще не раз ходила туда, и мне отвечали, что следствие продолжается. Как ни странно, но эти слова меня успокаивали – в душе снова разгорался огонек надежды. Может быть, лагерь минует Ли Мина? Доброхоты все в той же тюремной очереди посоветовали мне обратиться в Военную прокуратуру Московского военного округа.

В августе пошла на Арбат, где размещалась прокуратура. Народу там было полно – и внутри помещения, и во дворе. Стояние в очереди заняло четыре – пять часов. В заветный кабинет вошла с замиранием сердца: какой ответ меня ждет? Назвала фамилию мужа. Человек средних лет в военной форме внимательно и даже несколько удивленно посмотрел на меня. Затем долго-долго рылся в бумагах и наконец сказал: «Дело отослано на доследование». На доследование! Сердце у меня радостно забилось – значит, не все еще потеряно, у них недостаточно материала, чтобы осудить, значит, будут еще разбираться.

Денежные передачи принимали по-прежнему, и мне оставалось терпеливо ждать. Но вот в конце октября случилось нечто непредвиденное. Меня позвали к телефону – он висел на стене в коридоре, и им пользовались все жильцы коммунальной квартиры. Взяла трубку и услышала незнакомый мужской голос. Уточнив, с кем говорит, он представился: «Плющ – следователь Ли Мина», – и попросил меня немедленно приехать на Лубянку. Я остолбенела. Проходившая по коридору соседка спросила с испугом: «Что с тобой, Лиза?» Я кинулась в комнату и огорошила маму: «Меня вызывают на Лубянку!» Мама побледнела. Нашей первой мыслью было, что я оттуда не вернусь: меня там прямо и арестуют, как было уже со многими. Но идти надо было, невзирая ни на что. Позвонила подруге Сальде Лейферовой. Она пообещала, что проводит меня до ворот. Так мы и дошли вдвоем до Лубянки.

Со страхом перешагнула я порог этого мрачного здания, которое и тогда, и позже одним своим названием наводило на всех ужас. Пропуск для меня был заранее приготовлен, и мне его сразу выдали по предъявлении паспорта. С пропуском и паспортом в руках прошла через одну дверь, другую, третью… Казалось, их было бесчисленное множество, и у каждой стояли часовые, преграждавшие путь скрещенными штыками. После тщательной проверки штыки раздвигались, и меня пропускали. Было жутковато. Я шла бесконечно долго по каким-то длинным извилистым коридорам, устланным ковровой дорожкой. Наконец очутилась перед дверью нужного кабинета.

Несмело постучалась, получила разрешение, вошла. Кабинет как кабинет. Ничего устрашающего. За обычными канцелярскими столами сидели двое военных – один постарше по возрасту и по чину, другой помоложе. Мне предложили сесть. Велели заполнить анкету. Я понемногу приходила в себя. Когда вписала в графу о социальном происхождении «дочь помещика», это вызвало ехидную реплику:

– Ну, ясно, что вас с мужем объединило – классовое происхождение: оба из помещичьей семьи!

Я парировала:

– Но ведь товарищ Сталин говорит: дети за отцов не отвечают.

Следователи промолчали.

Интересно, что тридцать лет спустя, в китайской тюрьме на допросе я услышала точно такие слова – как будто они были подслушаны у тех, с Лубянки.

Разговор продолжал разворачиваться.

– Почему вы так уверены в своем муже?

– Такой человек, как он, не может совершить подлость. Я прожила с ним вместе больше двух лет и ничего подозрительного ни в мыслях, ни в поведении не заметила.

– Как вы можете ручаться за другого человека и верить, пусть даже своему мужу?

– А вы верите своей жене?

Следователь замешкался с ответом, и у меня само собой сорвалось с языка:

– Если не верите, то зачем продолжаете жить вместе? Немедленно разводитесь!

Сказала и сама испугалась дерзости своих слов. Но ничего страшного не случилось. По лицам следователей даже пробежала легкая тень улыбки. Или это мне показалось?

Я набралась духу и спросила:

– Когда ж это кончится? Меня измучила неопределенность. Поскорее уж сказали бы «да» или «нет»!