Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

На судебном заседании Ли Мин от ранее данных показаний отказался и заявил, что он участником контрреволюционной организации никогда не был и о существовании таковой ничего не знал, что протоколы с признанием подписал под физическим воздействием. Ввиду противоречий в показаниях Ли Да-ко, Травина и Конуса Военный трибунал вынес определение и направил дело на новое доследование.

О том, что следствие по делу Ли Мина велось неправильно и что материалы дела по обвинению Ли Мина сфабрикованы Вольфсоном (осужден), подтверждается документами, приложенными к делу в особом пакете.

Исходя из вышеизложенного и учитывая, что Ли Мин, как в Коминтерне, а также и на следствии, признал свои ошибки, допущенные им в работе ЦК КПК, будучи секретарем ЦК и кандидатом в члены ПБ ЦК КПК, руководствуясь ст. 4 п. 5 УПК РСФСР

Постановили:

Дело следствием по обвинениям Ли Мина дальнейшим производством прекратить и сдать в архив, а обвиняемого из-под стражи немедленно освободить.

Что и было сделано.

Глава 11 Беспартийный

Успокоившись и внимательно приглядевшись к Ли Мину, я про себя отметила, что он не похудел, только лицо стало одутловатым и бледным от долгого сидения в душном, плохо проветриваемом помещении. Развилась близорукость, пришлось надеть очки, с которыми он с тех пор не расставался. (Кстати, теперь на всех музейных портретах и картинах Ли Лисаня изображают в очках, даже на портретах, относящихся к 20-м годам, но это уже явная историческая неточность.) Зато он стал намного лучше говорить по-русски. Он ведь сидел в общей камере, где было два – три десятка человек – и ни одного китайца. К тому же из тюремной библиотеки можно было заказывать книги, которые приносили в камеру, и он регулярно читал – и русскую классику, и переводную беллетристику, и научно-популярную литературу. Ли Мин прочитал по-русски Чехова, Тургенева, Льва Толстого, Бальзака, Мопассана. Заинтересовался даже астрономией.

В ту ночь, с 4 на 5 ноября 1939 года, мы с Ли Мином не сомкнули глаз. Он говорил и говорил, а я слушала его горестную повесть.

Гадали – почему ему выпало счастье вновь обрести свободу? Слепая удача? Письма, которые он писал на имя Сталина?

Сомнительно, чтобы хоть одно из них дошло до вождя. А если даже и дошло, то что от этого изменилось бы? Сколько людей в то время писали Сталину и сколько возлагаемых на него надежд рушилось! Скорее всего, как предполагал сам Ли Мин, кто-то из руководителей китайской компартии, тайно приехавший в Москву, замолвил за него доброе слово.

– Наверное, – говорил Ли Мин, – это был Чжоу Эньлай.

Перед тем как отпустить Ли Мина, его вызвали для беседы и объявили, что его дело в НКВД прекращается «за отсутствием состава преступления», в дальнейшем рассмотрением вопроса будет заниматься Коминтерн.

Затем следователь, как бы между прочим, спросил:

– Кстати, сейчас в Москве находится один из руководителей вашей партии – Чжоу Эньлай. Вы не хотели бы его увидеть?

Чжоу Эньлай в Москве! Ли Мин не видел его с тех пор, как они расстались в 1930 году в подпольной обстановке в Шанхае, откуда Ли Мин (Ли Лисань) уезжал по вызову Коминтерна. Чжоу Эньлай вместе с Цюй Цюбаем возражал против такого решения, настаивал, чтобы Ли Лисаня оставили в Китае, аргументируя тем, что «здесь для работы очень нужны люди». Посылал телеграммы в Коминтерн, но там был свой взгляд на Ли Лисаня и на поведение Чжоу Эньлая, видимо, тоже. После III пленума ЦК КПК в сентябре 1930 года, которым руководил Чжоу Эньлай, ему досталось от Коминтерна за «примиренчество» и недостаточно жесткое разоблачение «лилисаневской линии». Ли Лисаню пришлось уехать на проработку в Москву.