Избранная лирика

В очарованье лунной ночи,

И на невероятной ноте,

Самоубийство соловья 1.

Ну, а красавицы твои?

А женщины твои, Россия?

Какая песня в них взрастила

Самозабвение любви?

О, их любовь не полубыт:

Всегда событье! Вечно мета!

Россия... За одно за это

Тебя нельзя не полюбить.

Люблю великий русский стих,

Не всеми понятый, однако,

И всех учителей своих

От Пушкина до Пастернака.

Здесь та большая высота,

Что и не пахнет трын-травою,

Недаром русское всегда

Звучало в них как мировое.

Люблю стихию наших масс:

Крестьянство с философской хваткой,

Станину нашего порядка

Передовой рабочий класс

И выношенную в бою

Интеллигенцию мою

Все общество, где мир впервые

Решил вопросы вековые.

Люблю великий наш простор,

Что отражен не только в поле,

Но в революционной воле

Себя по-русски распростер:

От декабриста в эполетах

До коммуниста Октября

Россия значилась в поэтах,

Планету заново творя.

И стал вождем огромный край

От Колымы и до Непрядвы.

Так пусть галдит над нами грай,

Черня привычною неправдой,

Но мы мостим прямую гать

Через всемирную трясину,

И ныне восприять Россию

Не человечество ль принять?

Какие ж трусы и врали

О нашей гибели судачат?

Убить Россию - это значит

Отнять надежду у Земли.

В удушье денежного века,

Где низость смотрит свысока.

Мы окрыляем человека,

Открыв грядущие века.

1. У соловьев во время пения иногда разрывается сердце

1942

АДЖИ МУШКАЙ

Кто всхлипывает тут? Слеза мужская

Здесь может прозвучать кощунством.

Встать!

Страна велит нам почести воздать

Великим мертвецам Аджи-Мушкая.

Воспрянь же, в мертвый погруженный сон.

Подземной цитадели гарнизон!

Здесь был военный госпиталь. Сюда

Спустились пехотинцы в два ряда,

Прикрыв движенье армии из Крыма.

В пещерах этих ожидал их тлен.

Один бы шаг, одно движенье мимо

И пред тобой неведомое: плен!

Но, клятву всем дыханием запомня,

Бойцы, как в бой, ушли в каменоломни.

И вот они лежат по всем углам,

Где тьма нависла тяжело и хмуро,

Нет, не скелеты, а скорей скульптура,

С породой смешанная пополам.

Они белы, как гипс. Глухие своды

Их щедро осыпали в непогоды

Порошей своего известняка.

Порошу эту сырость закрепила,

И, наконец, как молот и зубило,

По ним прошло ваянье сквозняка.

Во мглистых коридорах подземелья

Белеют эти статуи Войны.

Вон, как ворота, встали валуны,

За ними чья-то маленькая келья

Здесь на опрятный автоматец свой

Осыпался костями часовой.

А в глубине кровать. Соломы пук.

Из-под соломы выбежала крыса.

Полуоткрытый полковой сундук.

Где сторублевок желтые огрызья,

И копотью свечи у потолка

Колонкою записанные числа,

И монумент хозяина полка

Окаменелый страж свой отчизны.

Товарищ! Кто ты? Может быть, с тобой

Сидели мы во фронтовой столовой?

Из блиндажа, не говоря ни слова,

Быть может, вместе наблюдали бой?

Скитались ли на Южном берегу,

О Маяковском споря до восхода,

И я с того печального похода

Твое рукопожатье берегу?

Вот здесь он жил. Вел записи потерь.

А хоронил чуть дальше - на погосте.

Оттуда в эту каменную дверь

Заглядывали черепные кости,

И, отрываясь от текущих дел,

Печально он в глазницы им глядел

И узнавал Алешу или Костю.

А делом у него была вода.

Воды в пещерах не было. По своду

Скоплялись капли, брезжа, как слюда,

И свято собирал он эту воду.

Часов по десять (падая без сил)

Сосал он камень, напоенный влагой,

И в полночь умирающим носил

Три четверти вот этой плоской фляги,

Вот так он жил полгода. Чем он жил?

Надеждой? Да. Конечно, и надеждой.

Но сквознячок у сердца ворошил

Какое-то письмо. И запах нежный

Пахнул на нас дыханием тепла:

Здесь клякса солнца пролита была.

И уж не оттого ли в самом деле

Края бумаги неплом облетели?

"Папусенька! - лепечет письмецо.

Зачем ты нам так очень мало пишешь?

Пиши мне, миленький, большие. Слышишь?

А то возьму обижуся - и все!

Наташкин папа пишет аж из Сочи.

Ну, до свидания. Спокойной ночи".

"Родной мой! Этот почерк воробья

Тебе как будто незнаком? Вот то-то

(За этот год, что не было тебя,

Проведена немалая работа).

Ребенок прав. Я также бы просила

Писать побольше. Ну, хоть иногда...

Тебе бы это Родина простила.

Уж как-нибудь простила бы... Да-да!"

А он не слышит этих голосов.

Не вспомнит он Саратов или Нижний,

Средь хлопающих оживленных сов

Ушедший в камень. Белый. Неподвижный.

И все-таки коричневые орды

Не одолели стойкости его.

Как мощны плечи, поднятые гордо!

Какое в этом жесте торжество!

Недаром же, заметные едва

Средь жуткого учета провианта,

На камне нацарапаны слова

Слабеющими пальцами гиганта:

"Сегодня

вел

беседу у костра

о будущем падении

Берлина".

Да! Твой боец у смертного одра

Держался не одною дисциплиной.

Но вот к тебе в подземное жилище

Уже плывут живые голоса,

И постигают все твое величье

Металлом заблиставшие глаза.

Исполнены священного волненья,

В тебе легенду видя пред собой,

Шеренгами проходят поколенья,

Идущие из подземелья - в бой!

И ты нас учишь доблести военной.

Любви к Советской Родине своей

Так показательно, так вдохновенно,

С такой бессмертной силою страстей,

Что, покидая известковый свод

И выступив кавалерийской лавой,

Мы будто слышим лозунг величавый:

"Во имя революции - вперед!"

Аджи-Мушкайские каменоломни

1 - 12 ноября 1943 г.

ТАМАНЬ

Когда в кавказском кавполку я вижу казака

На белоногом скакуне гнедого косяка,

В черкеске с красною душой и в каске набекрень.