Избранники духов

Тот факт, что шаманы нашли путь к секретам иллюзионизма и гипноза, показывает нам новую сторону их многогранного актерского искусства и в то же время вызывает законное недоумение. Ведь шаманы пускались на явные хитрости, на откровенный обман, чтобы заставить соплеменников поверить в их сверхъестественные силы. Как это согласуется с верой самих шаманов в их связь с духами?

Вопрос серьезный, и прямого ответа на него в нашей литературе нет. Никто не говорил с шаманом на эту тему. Мы не знаем, как укладывалось в сознании самих шаманов это противоречие, да и ощущали ли они его вообще? Возможно, они уже вывели для себя формулу „публика — дура” и считали хитрость полезной, чтобы зрители сидели ошеломленными и своими едкими замечаниями не мешали шаману делать важное дело. Возможно, в своем искусстве они видели дар свыше и ловкость рук объясняли внушением духов. Не случайно чукотская шаманка сначала „внедрила” в себя духов, а уже затем стала показывать фокус.

Но, как бы то ни было, соблазн возвыситься над публикой при помощи эффектного трюка не разрушал искренней убежденности большинства шаманов в их связи с духами. Об этом писали многие исследователи. П. И. Третьяков сообщал о нганасанах: „Сила верований и обычаев еще так велика в этом народе, что иной шаман не сомневается во влиянии духов и возможности с помощью их предсказывать будущее”. Финского ученого М. А. Кастрена убедила в искренности ненецких шаманов простота и одинаковость их рассказов, но больше всего — нередкое признание „колдуна", что он не мог призвать духа или добиться от него ясного ответа при обстоятельствах, когда „можно было состряпать какое угодно изречение”.

Характеристика шамана как актера не будет полной, если не упомянуть о его тесной связи с присутствующими на обряде людьми. Зрители не просто наблюдали за шаманом, а были настоящими участниками камланий. Уже к подготовке обряда могла быть привлечена большая группа людей. Так, немало сильных рук требовалось для сооружения „шаманского чума” эвенков. „Изготовляет все это обычно молодежь и притом весьма охотно, так как шаманство… представляет единственную форму зрелищ театрального типа”, — писал И. М. Суслов. Люди знали, что им предстоит испытать сильные ощущения, и еще до начала кампания ждали „чего-то особенного, чего-то страшного, чудесного”. Когда камлание начиналось, участники подпевали шаману, помогали ему криками и возгласами (ненцы, нганасаны). У нанайцев во время камлания мог наступить момент, когда по очереди плясали все мужчины, надев широкий кожаный пояс шамана с железными рожками на кольцах и держа в руках бубен шамана. „Пляшущий начинал выделывать различные па, причем неимоверно вертел задом и в такт бил в бубен. Железные рожки, ударяясь друг о друга, сливались с гулом бубна и производили страшный шум. Проплясав до изнеможения, плясун передавал инструмент другому, тот третьему”. Участники обряда были готовы в любое мгновение прийти на помощь шаману, в особенности когда он внезапно лишался чувств и выпускал из рук бубен.

Таким образом, шаманский обряд предполагал постоянное взаимодействие главного исполнителя с присутствующими, их активное участие в ритуале. И когда нынешний режиссер в порыве творческих исканий предлагает как дерзкий вызов старым канонам широкое общение актеров с публикой, мы можем сказать себе: это уже давно было. И участие зрителей в шаманском представлении объяснялось не организаторским озарением шамана, а глубокой верой его соплеменников в необходимость, в пользу их содействия шаману. По мнению селькупов, сородичи в тяжелые для шамана минуты „дополняли” его силу, когда подпевали, били в его бубен, а иногда и плясали вместе с ним. Уже знакомый нам нганасанский шаман Дюхаде говорил: „Во время камлания присутствующие… вместе со мной подражают крикам лебедя, кречета и гагары. Этим они призывают мне моих духов. Если же присутствующие не помогут мне таким образом, то и духи не придут ко мне”.

Шаманские театрализованные действия принимали различные формы. У некоторых народов камлания перерастали в массовые праздничные игрища. Так, у алеутов еще в начале XIX в. по разным случаям (приезд гостя, возвращение из дальней поездки победа над врагом, удачный промысел) устраивались празднества. „Празднество состояло обыкновенно в сценических представлениях, при песнях и бубнах; тогда употреблялись маски, личины разные и все промысловые орудия и вещи, смотря по тому, что представляют пляшущие. Нередко при таких празднествах бывали и шаманства (очевидно, камлания. — В. Б.), И вообще при всех игрищах и празднествах перводействующими лицами были всегда шаманы”. „Начало сих празднеств, как сказывают, произошло от шаманов, которые уверяли алеут(ов), что служащие им духи любят сии увеселения и обещают за оные выкидывать на берега их китов. Для таковых игрищ обыкновенно делаются деревянные личины по виду казавшихся шаману духов”[18]. Таким образом, мы вправе считать шаманские священнодействия одной из древнейших форм театрального искусства.