Избранники духов

Похожий случай удалось наблюдать среди нганасан в 70-е годы и Г, Н. Грачевой. „На наших глазах, — пишет она, — происходило и первоначальное „обучение” в виде игры маленького мальчика, который уже в четыре года имел небольшой бубен, маленькую шаманскую шапочку. В пять лет он удивительно верно повторял шаманские напевы деда. В шесть лет уже привязывала себя к шесту в чуме, надев свою шаманскую шапочку, и, стуча палочкой по крюку для подвески котла, прыгал, подражая деду”.

Людям нужен был защитник от несчастий и заболеваний. Поэтому они обычно сочувственно относились к возможным кандидатам в шаманы, направляя и подбадривая их. Поддержка коллектива способствовала становлению шамана. Готовность человека к „шаманской болезни”, а иногда и само развитие ее во многом зависели от отношения к нему окружающих. Порой коллектив сам решал, кому стать шаманом, и признаки „шаманской болезни” не оказывали влияния на судьбу человека. О таком случае рассказывал С. М. Широкогоров.

В самом начале XX в. погиб один маньчжурский шаман. Через несколько лет членов его рода стали преследовать постоянные неудачи в делах, а также нервные заболевания, которые особенно сильно проявлялись у двух лиц — у младшего сына и у сожительницы покойного шамана. В роде образовалось два течения: одни считали нежелательным, чтобы женщина стала родовым шаманом, а другие поддерживали ее. Наконец решено было „созвать весь род, избрать жюри из трех лиц и разрешить вопрос, кому же из двух быть шаманом”. Заболевание женщины, которой было 36–37 лет, носило тяжелые формы — „она пропадала по нескольку дней в тайге, где находили ее застрявшей между сучьями деревьев, истерзанную и избитую. Это состояние сопровождалось истерическими припадками”. 22-летнему шаманскому сыну лишь грезились таинственные сны, да „ночью он вскакивал и начинал шаманить без бубна”. Тем не менее в день испытаний, происходивших в присутствии 60–70 человек, женщине не удалось привести себя в состояние экстаза, а второй кандидат, хотя вначале духи и „не хотели” в него „вмещаться”, мало-помалу вошел в роль и „на четвертую ночь доказал перед всеми, что он духами владеет вполне”. Почему так случилось? „Одною из причин неудачи кандидатки, несомненно, было нежелание большинства иметь ее шаманом. Ей подсовывали сырой, малозвучный бубен, смеялись и т. д., что, несомненно, ей мешало сосредоточиться”. Было решено, что не она владеет духами, а духи владеют ею и поэтому быть шаманкой она не может.

Факты такого рода заставляют думать, что готовность испытать „шаманскую болезнь” внушена будущему шаману не только им самим; в длительном акте внушения более или менее заметно участвуют и его сородичи.

Немало авторов утверждали, что сеанс камлания напоминает истерический припадок. „Что отдельные детали шаманского транса целиком укладываются в истерию, это ясно каждому невропатологу”, — писал С. Н. Давиденков. Здесь имеются в виду те моменты обряда, когда шаман корчился как припадочный или терял сознание. Но не нарушали ли припадки ход сложных обрядовых действий? На этот вопрос имелся ответ: шаман наделен „огромной властью управлять собой в промежутках между действительными припадками, которые случаются в течение церемоний” (А. М. Чаплицка, 1914 г.); „шаман, в отличие от обычного неврастеника и истерика, обладает способностью искусственно регулировать припадки болезни” (С. А.Токарев, 1964 г.).

Не будем отвлекаться на спор о том, может ли держать себя в руках истерик. Главное в другом: нельзя отделять „припадки” и „обмороки” от обряда.

Они представляют собой неотъемлемую часть обряда, логически связанную с его задачами и содержанием. Шаман теряет сознание, бьется в конвульсиях, совершает „дикие” прыжки и все такое прочее потому, что это предусмотрено обрядом. Так надо. Он не нарушает обряд. И соплеменники знают, что означает его необычное поведение. Если шаман дрожит всем телом или неистовствует, скачет и кричит, — значит, в него вошли духи или он борется с враждебными демонами. Если шаман лежит без чувств, значит, его душа покинула тело и странствует в иных мирах. Таким образом, во время камлания, как и в период „шаманской болезни”, шаман вел себя так, как требовали от него верования его народа.

Ритуальные обмороки и припадки шамана имеют тот же источник, что и его мучительное безумие периода „шаманской болезни”. Внушив себе связь с духами, шаман должен был ожидать от себя и положенных при этой связи особенностей поведения. Приняв свою роль, он жил ею, уже не выходя из образа. Важной частью этой роли были воображаемые странствования и встречи с духами во время камлания. Проводя обряд, шаман находился во власти своих видений. Его взору являлись духи, картины иных миров; он переживал все подробности своего путешествия. Чукотский шаман, например, в галлюцинациях летал по воздуху и мчался к звездам, передвигался под землей и под водой, менял свой облик, встречался и беседовал с душами предков. Следует помнить, что эти галлюцинации были не произвольными, а связанными с задачами обряда.